Анна Клименко - Сказочник

«Боги, да это же… Флюктуация!» – вдруг осенило его.

Самое страшное, что вообще можно было придумать. Странные и смертельно опасные явления, происходящие на границе живого и мертвого, на стыке двух миров – того, что продолжал жить, и того, что медленно уходил в небытие.

«Но это невозможно!» – вопил в душе кто-то маленький и жалкий, – «я не хочу!..»

И сознание, заартачившись, отказалось принимать все происходящее за действительность.

Дар-Теен со злостью укусил себя за руку, на глазах от боли выступили слезы – но он не проснулся… И ничего не изменилось.

Причмокивая, разинутая пасть бездны ждала его.

«Но Эристо-Вет! Боги, как же я без нее?!!»

Но когда липкий и холодный мрак сомкнулся над головой Дар-Теена, и вопль отчаяния затих, словно впитавшись в кромешную тьму, ийлур внезапно ощутил чужое прикосновение к шее.

Тонкие горячие пальцы осторожно скользнули за пазуху, на груди что-то тихо захрустело – и после этого наступила тишина. Безмолвие вечности.

Гнилые топи были плохим местом. Злые, истосковавшиеся по крови комары, ржавые лохмотья мха, одевшие кривенькие деревца, сочная травка под ногами – вот вам и все.

Что до обитателей этого восхитительного уголка Эртинойса, то их водилось здесь немного. Даже не водилось: забредали они со стороны и, единожды попав в трясину, возвращались в поднебесье уже другими . Без памяти, с единственным желанием кого-нибудь сожрать. Гнилые топи, одним словом...

Шеверт подбросил в костер сырых веток. Тотчас же повалил едкий, выжимающий слезы дым; потом дровишки подсохли и занялись веселее – к склонившимся черным стволам рванулось пламя, обожгло дыханием промозглую ночь.

– Ого, хорошо как горит, – глубокомысленно изрек Топотун.

Он сидел на корточках по левую руку от Шеверта, протягивая к огню большие, похожие на лопаты, руки.

– Точно, хорошо, – согласился Миль, – если бы еще скалозуба подстрелить, то стало бы еще лучше.

Этот стоял по правую руку от Шеверта, выстругивая из толстого сука острый кол. Таким можно было и упыря забить, одного из тех, что нет-нет, да встречались в Гнилых топях.

– Ты же знаешь, скалозубы водятся только в пещерах, – тихо, с легкой укоризной заметила Андоли. Она подсела ближе к огню и протянула ладони к пляшущим язычкам пламени. В багровом свете ее руки казались совсем тонкими, почти прозрачными и вызывающими жалость.

Над поляной воцарилось молчание. Лучшие воины всегда немногословны. Тем более, воины, только что выполнившие опасную миссию.

Шеверт хмуро оглядел команду. Три кэльчу и одна...

Топотун получил свое прозвище за изумительную способность громко топать даже в самых серьезных обстоятельствах. Ну что поделаешь? Походка у парня была такая. Да еще ноги большие, и руки – тоже. Сам Топотун вырос на голову выше среднего кэльчу, немного косолапил и сутулился, словно стеснялся своего роста. Костяные чешуйки на голове, по воле Покровителя заменившие кэльчу волосы, казались вечно вздыбленными, как будто их хозяин постоянно пребывал в ярости, косматые брови срослись на переносице, широкий лоб украшал рваный шрам, отметина в память о драке с пришлыми . В общем, вид у Топотуна был еще тот – лишний раз и подойти страшно. Но вот глаза цвета спелых каштанов – они-то как раз были добрыми, с теплым огоньком. И более всего на свете любил Топотун сдобные пирожки, которые по большим праздникам пекла его дорогая матушка.

Миль тоже имел прозвище – Хитрец. Тонкие костяные пластины на висках успели побелеть, и Шеверт был уверен, что этот кэльчу гораздо старше его, лет этак на десять. Но вот незадача – Шеверт сам понятия не имел, сколько прожил под небесами Эртинойса, а потому возраст Хитреца остался загадкой, тем более, что сам он не желал об этом и говорить. Впрочем, кому есть дело до возраста Хитреца? Главное, что он был крепким кэльчу, отлично рубился на мечах и умел готовить огненное зелье. Не то, что пьют – а то, от которого противник превращается в живой факел.

Андоли... Шеверт вздохнул. Андоли была особенной – в основном потому, что не принадлежала народу кэльчу. И еще потому, что прошлое ее было сумеречным. Не темным, как у самого Шеверта, а именно сумеречным: например, Шеверт совершенно не помнил, кем был до того, как попал в подземелья Царицы, но воспоминания о том, что с ним делали в подвалах, и о побеге сохранились великолепно. Андоли – та наоборот, прекрасно помнила собственную историю и жизнь до того, как оказалась на воле, но при этом наотрез отказывалась поведать о том, как умудрилась сбежать от черных жрецов.