Василий Доконт - Зимняя охота короля

А ведь он, Паджеро, после битвы на постоялом дворе «Голова лося», не убил ещё ни одного врага, не отомстил пока за смерть Фирсоффа и почти всей его свиты… Да, что там — не отомстил! Ещё и не начинал мстить, и кровь убитого приёмного отца вопиет — до звона в ушах, до боли в груди, до жидкого огня в крови… А тут сиди, клятвы слушай…

Не засчитывать же себе, в уплату долга крови, жизни того жалкого десятка мятежников, что были повешены накануне. К тому же, в их смерти заслуги полковника нет: после сдачи замка Паджеро суд над пленными вершил странным способом. Собрав всех во двор, объявил:

— Мне разбираться с вами недосуг. Выискивать вину каждого и размер её определять я не стану. Вы все друг друга знаете! Знаете, кто, чем и когда провинился перед Короной и перед Раттанаром. Сами и решайте, кто из вас и какого наказания заслужил. Как решите, так и делайте…

И — что же? Решили и — сделали. Десяток повесили, потом друг друга плетями перепороли, потом — первыми, клятву верности ему принесли. Сейчас зубами готовы землю рыть, искупая прошлые вины…

А земли-то — что же с ней делать, с землёй? Управляющего, где бы найти — всем графством распоряжаться? Или каждой вотчине своего, отдельного, назначать? И Бахардену — тоже? Бедная, бедная голова, бедная, бедная…

Паджеро обгрыз индюшачью ногу и кинул косточку в озеро. Она упала на льдину, и каталась по ней некоторое время — при каждом подъёме волны, потом скатилась в воду. Полковник допил вино и, сунув пустой кубок подоспевшему слуге (надо же — слугами обзавёлся), нехотя спустился вниз — клятвы дослушивать…

— Прежде, чем мы перейдём к делам, я хотел бы сказать вам несколько слов, господа министры. Сегодня, въезжая в Раттанар, я был удивлён… даже, пожалуй, раздосадован… Я не стану выяснять причин, и не желаю выслушивать ваших объяснений. Вполне может быть так, что мне и выяснять нечего, и всё случившееся именно случайностью и является… Вы, все, имеете право на неприязнь или неуважение, на злость и обиду, как и любой раттанарский подданный. Но, в отличие от него, от любого подданного, вы не имеете права показывать свои чувства, особенно публично! Я запрещаю вам это! Я категорически вам это запрещаю! Если вы, когда-нибудь, на любом общественном действе, будь это приезд короля, или встреча посла, или траурный митинг, или народное празднество… Если вы, господа, когда-нибудь, позволите себе показать даже всего лишь одному постороннему зрителю, что вы больше не являетесь группой единомышленников, что между вами существуют трения, которые могут это единство разорвать и могут быть для этого использованы — клянусь всеми богами Соргона!.. Тем единым богом клянусь, в которого верит мой народ!.. Короной своей и своей жизнью клянусь: я вам такие взаимные обиды и недовольства друг другом устрою — одни только перья полетят! Не можете работать на победу? Не можете жертвовать собой — во имя будущего всего населения Соргона? Убирайтесь отсюда к чёртовой матери, и чтобы духу вашего возле меня и близко не было! — король, произнося это вступительное к заседанию Кабинета слово, ходил вокруг стола, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. — Мои командиры плачутся, что не подрались, что не смогли пролить ни своей, ни своих солдат крови… Что не залили обширных земель Раттанара кровью своих соотечественников… Мои министры встречают короля из военного похода, разбежавшись по разным углам столицы, и королю, чтобы с ними увидеться, и задать свои вопросы, приходится их разыскивать на глазах у всего населения… — Василий вдруг резко остановился: — Ладно, проехали… Эй, кто там! Подайте вина! В горле совершенно пересохло…

Из приёмной вошёл Клонмел, неся в одной руке кубок, в другой — кувшин с вином. Король оттолкнул руку с кубком, и выпил вина из кувшина, аккуратно выпил, ни капли не пролив. На своё место за столом Кабинета он сел уже совершенно спокойный, и ровным, благожелательным голосом произнёс:

— Вас, Ваше Величество, и вас, госпожа Апсала, мои слова совершенно не касаются. Итак, начнём наше заседание, пожалуй…

Магда кивнула, и по царственному её кивку даже самый тупой наблюдатель легко мог понять, что королева и не думала принимать слова Василия на свой счёт. Апсала же с восторгом смотрела на короля, одобрительно улыбаясь, и он не сдержался, ответил ей такой же открытой улыбкой. Гроза королевского гнева пронеслась по кабинету и — растаяла, оставив министрам на память мелкую дрожь в коленках и сосущую пустоту внутри — от мысли, что пощады не будет.