Елизавета Абаринова-Кожухова: Месть призрака

— Лидия Владимировна, что вам известно о покойных Костяникиной и Мешковской? — сходу приступила к делу Надежда.

— Ну, с Жоржеттой я почти не была знакома, о ней вы можете расспросить ее брата-близнеца Александра. A с Марианной я знакома давно — еще с того времени, как она покончила с литературой и занялась бухгалтерией и банковским делом. Некоторое время работала в каком-то мелком банке, а когда он вылетел в трубу, то осталась не у дел. И вот когда Евгений Максимыч решил открыть новый филиал, я рекомендовала своему супругу принять ее на работу.

— A вы знали что-то о ее личной жизни? — допытывалась Надя. Действительно ли она изменяла Мешковской, а если да, то с кем?

— Боюсь, Надя, на этот вопрос ответить было бы не так легко, — немного призадумалась Лидия Владимировна. — Вообще-то Марианна мне признавалась, что она тайно влюблена в Грымзина и что другие мужчины ее не интересуют. Более того, она всегда брала пример с Евгения Максимыча — денег зря никогда не транжирила и была большой патриоткой «Грымзекса». И даже все свободные средства вкладывала в покупку акций нашего банка.

— Так что же — она любила вашего мужа, а жила с Жоржеттой? — удивилась Чаликова.

— Ну да, — подтвердила Лидия Владимировна. — Марианна не хотела разбивать наше семейное счастье, как она сама выражалась, и поэтому никаких поползновений в сторону моего супруга не делала, а о том, что можно вступить в любовные отношения с другим мужчиной, она и подумать не могла. Но поскольку природа все-таки берет свое, то она вступила в связь с Мешковской, хотя ее отношение к Жоржетте было, извините за подробности, чисто плотским.

— A Жоржетта?

— A Жоржетта полюбила ее всерьез и страшно ревновала, хотя, кажется, чаще всего совершенно без повода… A скажите, Наденька, что сейчас носят в Москве — макси или мини? — И беседа потекла в новом направлении. Надя, как могла, поддерживала ее и к прежней теме больше не возвращалась, так как уже узнала от Лидии Владимировны все, что должна была узнать.

Вечером, сообщив за ужином Дубову о своей беседе с госпожой Грымзиной, Чаликова подытожила:

— Теперь ясно, что ваша теория о растратчице Костяникиной и романтическая история о двойном самоубийстве распались, будто карточный домик. Значит, следствие нужно начинать с начала. И прежде всего отработать версию Кассировой. Чует моя интуиция, что это дело как-то связано с ее новой книгой.

— Да, я сегодня навел кое-какие справки об издательстве «Буревестник», — кивнул Василий Николаевич. — Оно возникло примерно полгода назад, и то, что я узнал, наводит на самые темные подозрения.

— В смысле, что через него отмывают деньги мафии? — предположила Надя.

— Не исключено. Во всяком случае, руководитель издательства, некто Петрович, промышляет выпуском в свет книг наших Кислоярских графоманов, по сравнению с которыми даже Кассирова с покойной Жоржеттой — чуть ли не образцы высокой словесности. Все эти сборники стоят на полках магазинов мертвым грузом, а издательство живет и процветает. К чему бы это?

— Да, странно, — покачала головой Надя. — Возможно, что к нашему делу этот «Буревестник» и не имеет никакого отношения, но заняться им стоило бы.

Издательство «Буревестник», куда Василий Дубов привез Надежду Чаликову на своем синем «Москвиче», занимало две комнатки в старом деревянном доме на улице Тургенева. Дубов остался в автомобиле, который пришвартовал рядом с раздолбанного вида светло-коричневым «Мерседесом» на площадке перед домом, а Надя отважно отправилась в редакцию.

Среди нераспечатанных пакетов готовой продукции, то есть творений известных кислоярских гениев-надомников, располагался письменный стол, за которым восседал сам редактор Петрович — импозантный мужчина с рыжей шевелюрой, окладистой бородой и густыми усами.

— Вы по какому делу, товарищ? — обратился к Наде Петрович высоким пронзительным голосом, который показался журналистке очень знакомым.

— Я — поэтесса, — с гордостью представилась Чаликова. — Хотела бы издать у вас свои стишки.

— Прекрасненько. — Губы Петровича тронула усмешка, которая тоже показалась Наде знакомой. «Содрать бы с него усы и парик», вдруг подумала журналистка. — Ну и что у вас за стишки? — спросил издатель. Надя приняла поэтическую позу и с завыванием зачитала: