Александр Зорич: Повесть о юном королевиче Зигфриде, варваре Конане, вещем драконе Фафнире и мудром карлике Альбрихе

Это, как ни странно, еще больше разжалобило королевича – если уж такой герой и везунчик, как Конан, страдает так отчаянно, значит, велики страдания сии. (Однако другой, взрослый Зигфрид внутри Зигфрида-отрока понимал: прожить пять дней без еды и воды смогли бы многие его соотечественники, а у друидов да монахов такие воздержания были в обычае и назывались красивым словом «аскеза».)

Час за часом Зигфрид развлекал киммерийца разговорами, а для трапезы деликатно отошел от пещеры подальше, чтобы не смущать узника своим чавканьем.

Всей душой королевич уповал на то, что трагическое недоразумение скоро разрешится.

Куда там!

Вопреки страстным предостережениям снаружи, Конан совершил еще одно кощунство – не выдержав голодного бурчания в своем брюхе, он поужинал волшебным сердцем Фафнира.

И тут началось самое страшное.

В полном согласии с устным преданием народа батавов, потаенное драконье знание, квинтэссенцией которого было пропитано его сердце – знание сложное, кружевное, многоэтажное, – проникло в плоть Конана и, быстро растворившись в соках и желчи его крепко сбитого тела, начало исподволь овладевать всем существом киммерийца, по иронии судьбы отродясь ни к каким знаниям не стремившегося…

Зигфрид почувствовал, как на глазах вновь накипают слезы, когда там, за дверью, Конан заговорил на языке небеснорожденных драконов. Теперь вместо хулы и жалоб с уст узника срывались тяжелые, как свинец, слова, заклинающие стихии и сферы.

На поляне перед дверью, где коротал время Зигфрид, начало твориться нечто апокалиптическое – зазеленели, а потом и зацвели дрова, заготовленные Зигфридом для ночного костра, выцветшая трава на поляне налилась вдруг живоносным соком, из нор изошли мыши и пауки, один из которых, самый шустрый и брюхатый, принялся плести серебристую сеть прямо над входом в пещеру. Полил по-летнему теплый дождь…

Не решаясь уйти далеко, Зигфрид затаился за утесом поодаль (на сей раз он поклялся именем своей возлюбленной Сигизберты, что не покинет отважного горемыку в беде – что бы ни случилось). Обливаясь холодным потом, он наблюдал, как магические вибрации из-за двери раздвигают скалы, как в глубине серых ран блещут самоцветные жилы, как тут и там на камнях, на земле, образуются каверны и вспухают зловещие будто бы гнойники, как начинают они, эти крохотные вулканы, изливаться чем-то химически зловонным, и этих жерлиц уже не счесть, не счесть!

Однако могучие магические преобразования, которым подверглась поляна и ее ближайшие окрестности, не сдвинули с места главное – неподъемную железную дверь обиталища Фафнира.

Сквозь тревожный сон в свою последнюю ночь возле пещеры (Конан как раз сменил регистр стихий и переключился с растительного царства на камни и минералы), Зигфрид слышал, как гудит оправленная обезумевшим камнем металлическая дверь, словно атланты испытывают ее на прочность в ладонях-наковальнях…

Тогда, ночью, размаянный королевич не нашел в себе сил вылезти из-под медвежьей шкуры, подбитой войлоком, чтобы посмотреть, как обстоят дела. Но мысленно он уже приготовился стиснуть похудевшего и помудревшего Конана – освобожденного узника – в своих объятиях. Конечно, он надеялся, что Дар Слова, украденный Конаном у дракона, – слова созидательного, разрушительного, волшебного – останется там, в самоцветных лабиринтах, возле алмазно сияющих изваяний, и все будет по-прежнему: байки о египетских куртизанках, гориллье бахвальство, шутки юмора…

Молочно-пасмурное утро все прояснило.

Было очень тихо, только со стороны долины доносился глухой рокот, ничего общего с событиями на поляне, по-видимому, не имевший.

Зигфрид ополоснул лицо ледяной водой из бурдюка и нехотя побрел к пещере.

Поначалу он не заметил ничего странного – кроме, конечно, тишины. Сумасшествие природы имело те же приметы, что и вчера (из пробудившихся и окуклившихся гусениц даже вылупились бабочки). Но в целом стало поспокойней.

Пещера как пещера, дверь как дверь. Впрочем, нет. Дверь теперь казалась оплавленной и какой-то… поржавелой.

Приглядевшись, Зигфрид заметил, что металл как будто вспух изнутри.

Еще минута – и Зигфрид узнал в припухлостях очертания фигуры Конана, его дюжее тело как бы вплавилось в стальную плиту в неистовом прыжке.

В этот же миг Зигфрид понял – в своем порыве к свободе новообращенный Конан-маг, Конан-полудракон почти совершил невозможное. Но «почти» не считается…