Виктория Абзалова - Да не убоюсь я зла

— Погоди, волк! — усмехнулся Хессер, — Поверь нам есть что обсудить! Именно поэтому ты еще стоишь здесь живым. Да, тебя вызвал я: вы втроем по округе накуролесили порядком, а память у меня хорошая. И два и два я складывать умею: трудно не догадаться какой такой оборотень здесь появляется… И отсюда тебе уже не уйти.

Ян криво усмехнулся: сам виноват, купиться на такое…

— Но шанс у тебя есть. Так и быть, гуляйте пока до поры со своей ведьмой. Как ты понимаешь, мне прекрасно известно, где она, — пояснил инквизитор, — Что написано на бумаге одним, может быть легко прочитано другим… Но так уж вышло, волк, что мне нужна твоя помощь.

Лют от изумления лишился дара речи, а когда обрел, — выразился кратко, но емко:

— Видно, на старости лет ты совсем ума лишился! Что б я — тебе помогал?! Давай сразу вяжи меня — и к кату! А то — стреляйте: так надежнее будет! — он глумливо оскалился.

— Почему-то мне кажется, что ты меня выслушаешь!

Янош выразительно вздернул смоляную бровь.

— Хотя бы потому, что от этого не только твоя жизнь зависит, — невозмутимо закончил Хессер.

— С настоятелем что? — сдержанно рыкнул оборотень.

— Отец Бенедикт ранен — тут тебе не врали. Выживет ли: бог весть — два болта в упор не шутки. А когда выживет, мы с ним другой разговор поведем… — пообещал инквизитор.

Ян соглашаясь кивнул: ему объяснять ничего не надо было — полный набор: разбойничающий оборотень, беглая ведьма, и укрываемый дьяволенок до кучи…

Костра не будет, — монахи своих не жгут, — но лучше б был!

— Так вот, — продолжил Иоганн Хессер, — Мне нужен ковен. А ковену нужен он!

Пальцы впились в плечо Уриэля, выталкивая его вперед.

— Про вас в городе они тоже наслышаны. Так что если ты им его привезешь — не удивятся!

— Он тут при чем?

— А при том, волк, что стрелявшая в твоего покровителя женщина — графиня Элеонора. Мать вот этого маленького ублюдочного паршивца.

Ян наклоняет голову, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход… Для всех!

— Ты отдаешь его им, а потом открываешь ворота…

Пауза. От оцепеневшего юноши остался только слух. И еще — страх. И еще — боль, обида. И все же — понимание, узнавание…

— Хорошо, — соглашается Ян, и попросил, — к аббату проводите…

Хессер кивает дозволяюще, а рядом с ним по-прежнему стоит Уриэль. И даже слез нет в его удивительно-светлых глазах…

Входя в келью Ян огляделся, и едва удержался от вздоха: сколько лет прошло, а ничего не меняется…

Это даже лучше, когда ничего не меняется — лучше, чем так!

Не обращая внимания на монаха, читавшего Страсти Господни, Ян опустился на колени у узкого монастырского ложа. Не хотелось верить, но сам видел: то, что отец Бенедикт еще жив — уже чудо Божие. Бессилие, беспомощность — страшное чувство. Отдал бы за этого человека всю кровь до капли, а изменить, помочь не в силах… страшно.

Вроде уже и не дите малое, понимаешь, что есть дороги, с которых не возвращаются, сам сколько раз смерти в лицо глядел, но оказывается до сего момента даже мысли не допускал, что с тем, кто тебе отца и мать заменил, что-то может случиться, может не стать вовсе… Вольно же было тебе гулять, волколак, зная, что есть человек, который тебя в своих молитвах поминает!

Пусто, тошно, горько… Все кажется, что чего-то не сделал, не сказал…

Ощутив едва заметное движение пальцев, Ян вскинул голову:

— Отец…

Сколько всего с губ рвалось, да так и не прозвучало.

— Всякий верующий в Него не погибнет, но имеет жизнь вечную… (От Иоанна 3, 16) — голос был на столько тих, что слова можно было разобрать с трудом.

Не бредит ли, — Ян наклонился ближе, вглядываясь в раненого.

Взгляд темных глаз был ясен и тверд, и на мгновение в нем промелькнула усмешка, как будто знал, о чем Янош подумал.

— Помни: «сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (От Иоанна 10, 39), — голос окреп, набирая силу.

Лют нахмурился, не понимая, почему эти слова Писания так важны для монаха, что он пытается донести до своего непутевого крестника.

— Не надо, отче. Нельзя тебе… Потом поговорим. Я от тебя хоть десяток проповедей подряд выслушаю, — бледно улыбнулся Ян, — Ты выздоравливай, а я вернусь за тобой… Я тебя суду не отдам!

Отец Бенедикт решительно качнул головой:

— Нет. Никуда я с тобой не побегу… Мне ни перед Богом, ни перед братьями каяться не в чем, — строго взглянул на Яна, — такова моя воля, и другой не будет!

Лют смолчал: знал, что спорить бесполезно, да и в таком состоянии нельзя раненного ни беспокоить, ни тем более тащить куда-либо. Веки монаха удовлетворенно опустились.