Генри Олди: Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала

— Я сейчас подумал… Третий сын лорда Гаррет-Коллей выше вас на целую голову. Это не помешает?

— Нисколько. Если мне не придется быть третьим сыном слишком долго. Полчаса вас устроит?

— Вполне. Но я хотел сказать другое, мистер Бейтс. В ваших способностях я не сомневаюсь, они уникальны. Наш общий друг вручил мне настоящее сокровище, познакомив нас…

Голоса сливались в один, словно некий безумец в вечерний час вздумал беседовать с самим собой.

— Не пора ли поговорить откровенно? Мы сотрудничаем давно, но вы ни разу не спросили о цели нашей деятельности. Это неправильно. Мы — не преступники, не душегубы из Сохо. Мне казалось…

— Мне тоже казалось, милорд. И даже виделось. Подземелье Тауэра, к примеру. Когда меня начнут бить кнутом, лишние знания станут опасным багажом.

— Вам не хочется произносить слово «заговор»?

— Мне даже не хочется слышать его, милорд.

Двойник остался серьезен. Меж бровей обозначились неожиданные складки, затвердел подбородок, взгляд налился тяжелым металлом. Теперь двух людей различил бы кто угодно.

— Напомню, что в день нашего знакомства мы договорились: его величество и члены королевской фамилии неприкосновенны. Я люблю свою страну, милорд. Пусть ею правит пьяница и развратник Георг, осмелившийся поднять свое копыто на ее величество королеву Шарлотту, да будет ей тепло в раю! Он, конечно, изрядное собачье дерьмо, но… Боже, храни короля! Все прочее в вашей власти, милорд, однако избавьте меня от подробностей. Мне вполне достаточно знать, что в результате ваших затей кое-кто из джентльменов, учившихся в Итоне, лишится своих причиндалов.

Чужие губы на чужом лице повторили чужую улыбку. Вернее, хотели повторить. Но по тонкому породистому лицу, окончательно разрушая сходство, расползлась кривая ухмылка, обнажив желтые акульи зубы в три ряда.

Лорд Джон понял — еще миг, и он закричит.

— Извините, милорд. Д-дверь! Забываюсь… Воистину, настоящее подобие может даровать лишь Господь. Поэтому я стараюсь улыбаться как можно реже. Еще раз прошу прощения…

Последнюю фразу он договаривал, отвернувшись к стене. Лорд Джон поспешил перевести взгляд на камин. Зелень, желток; багровые пятна…

— Бом!

Таинственный колокол вовремя подал голос. Гость стал прежним — широкоплечим мужчиной средних лет. Рыжие бакенбарды, лицо в сетке морщин, вывернутые ноздри…

— Мне пора, милорд. Извольте назвать имена эмигрантов. И адреса, если вы хотите, чтобы я занялся делом завтра с утра.

— Адреса? Конечно…

Хозяин кабинета шагнул в сумрак, где прятался огромный стол, нашарил огниво, долго высекал искру. Огонек восковой свечи разгорался без охоты. Лорд Джон подумал, что гость скоро уйдет, а ему суждено остаться здесь, наедине с темнотой и колоколом.

— Бом… — глухо согласился дальний звон.

Где же ты спрятан, колокол? Не в церкви, не на кладбище, не на пристани…

— Итак, четыре претендента, мистер Бейтс. Напрягите память — записи в наших… э-э… затеях исключены.

— Да, милорд! — Свет отразился от желтых клыков.

Любопытная Луна, выглянув из-за тучи-покрывала, прислушалась, недоумевая: «Кто поздним вечером на пустынной улице декламирует монолог Ромео?» Наверняка безумец-влюбленный, в чьей душе сладостным эхом поют строки Великого Барда. Но где? В центре Лондона, где днем густо, ночью же пусто? Отъявленные романтики — и те стараются лишний раз не прогуливаться в такой час.

Здесь вам не средневековая Верона, друзья. Здесь — столица Великобритании. А на дворе — на улице с погасшими фонарями — XIX век, считая от Рождества Христова. В наше цивилизованное время, в счастливую эпоху прогресса и либерализма, с заходом солнца лучше сидеть дома. Чем безлюднее улицы — тем ниже статистика преступности.

Молчаливые громады домов. Голуби спят на перилах балконов.

Д-дверь! Какой уж тут Ромео!

У Небес — зоркий глаз. Луне хватило мгновения, чтобы увидеть безумца. Влюбленный? Кто? Рыжий страхолюда, которого в ночные сторожа не запишут — побрезгуют?! Ледяная богиня напрасно сомневалась. Более того, она сумела расслышать шепот прохожего. Шевелились губы, рождая не слова — тени слов:

Декламатор помнил пьесу наизусть. Когда-то читал вслух, репетировал перед мутным зеркалом. Подсказывая текст, умница-память скрывала все прочее — то, чего не было, не было, не было…