Олег Авраменко - Конноры и Хранители

— Но нам ещё нужно найти амулет, — заметила Марика.

— Он уже найден, — ответил Стоичков. — Я расспрашивал всех мышковицких Конноров, описывая им перстень, и Звенислава Корач вспомнила, что он был у вашей матери в день её смерти. Так её с ним и похоронили. Я думаю, Илона этого хотела, коль скоро надела его перед сражением с друидами. Почему — трудно сказать.

Марика молча подошла к окну — но не так близко, чтобы её могли заметить снаружи, — и устремила задумчивый взгляд вдаль, на таявшие в туманной дымке вершины Далмацийских гор.

— Надо постараться перехитрить Кейта, — наконец произнесла она. — Негоже нарушать покой мёртвых… Кстати, господин Стоичков, у меня к вам большая просьба.

— Я слушаю вас, Марика, — немедленно отозвался он.

— Вы, конечно, понимаете, что из соображений безопасности, нашей общей безопасности, Кейту и Джейн нельзя не то что возвращаться в свой мир, но даже появляться там хоть на минуту.

— М-да… Думаю, вы правы.

— Тогда давайте забудем о письме их матери. Его нет и никогда не было. — Она повернулась лицом к Стоичкову. — Вы понимаете меня?

— Не очень… но догадываюсь. И надеюсь, вы знаете, что делаете.

— Будьте уверены, я знаю. Пожалуйста, поговорите с другими членами Совета, пусть они забудут о письме. А Стэна, Алису и отца я беру на себя.

Стоичков плотно сжал губы, пристально посмотрел на неё и сказал:

— Хорошо, поговорю. Считайте, что письма никогда не было.

Вернувшись во Флорешти, Марика под первым же удобным предлогом избавилась от общества Марчии, открывшей для неё портал, заперлась сама в королевской спальне и достала из ящика письменного стола Алисы конверт с надписью: «Кейту и Джейн Уолш».

Конверт был уже вскрыт. Марика достала из него несколько листов бумаги, исписанных мелким каллиграфическим почерком, и пробежала глазами первую страницу:

«Мой дорогой Кейт!

Я пишу эти строки для вас обоих, но обращаюсь, прежде всего, к тебе. Но не потому, что перед тобой я виновата больше, чем перед Джейн, я виновата перед вами поровну; а потому, что виной всему была моя любовь к тебе. Именно эта любовь удержала меня подле твоего отца, когда я ожидала Джейн. Я слишком сильно любила тебя и не могла расстаться с тобой даже ради любимого человека. Я пожертвовала своим счастьем женщины ради счастья быть твоей матерью. Тем самым я сделала несчастными двоих человек — себя и мужчину, которого любила. А потом, когда вы с Джейн подросли, и я поняла, что вы любите друг друга не как брат и сестра, я всё из той же любви к тебе, из страха потерять тебя как сына, сделала несчастными ещё двоих человек — тебя и Джейн. Я видела, как вы оба страдаете, но продолжала молчать — а порой молчание хуже лжи. Впоследствии ты увлёкся другими девушками, у Джейн тоже появились подруги, и я убедила себя в том, что между вами ничего всерьёз не было. Чтобы не потерять тебя, я заставила себя поверить, что Джейн от природы влечёт к женщинам, хотя в глубине души прекрасно понимала, что это — результат психической травмы, последствия которой я могла бы смягчить, если бы своевременно рассказала вам всю правду о твоей, Кейт, матери и о настоящем отце Джейн. Но я смолчала, и понадобилось целых десять лет, понадобилось ваше бегство, чтобы заставить меня прозреть и…»

Марика скомкала в руке первую страницу и бросила её в камин. Затем, по мере чтения письма, она столь же методично мяла и бросала в камин остальные страницы — а вслед за последней отправился и конверт. Тогда Марика опустилась на корточки перед камином и аккуратно подожгла кучку смятой бумаги.

«Извините, госпожа Уолш, — думала она, глядя на маленький костёр, в котором сгорала большая тайна. — Я не оправдала ваших надежд, я поступила непорядочно… Но какая, к чёрту, порядочность, когда речь идёт о моём счастье!..»

Когда все листы догорели, Марика поднялась с корточек и вышла из королевской опочивальни. Первым делом она нашла слуг и справилась об отце — сэр Генри по-прежнему спал; затем вернулась в комнату, которую делила вместе с Алисой.

К этому времени кузина уже проснулась, привела себя в порядок и успела наполовину одеться. Она стояла в рубахе, чулках и юбках и с растерянным видом держала в руках платье, не имея ни малейшего представления, как его надеть.

Когда Марика вошла в комнату, Алиса повернулась к ней, а платье положила обратно на тумбу.

— Привет, — сказала она. — Будешь меня ругать?

— Нет, не буду, — ответила Марика, усаживаясь в широкое кресло возле камина. — Я уже перебесилась.