Дмитрий Дмитрук - Дмитрук. СЛЕДЫ НА ТРАВЕ

Он знал их по голографическим снимкам, по описаниям. Длинноносый узколицый мужчина со смуглой бескровной кожей, почти лежавший на столе, был Педро Кабрера, истопник в меблированных комнатах. Женщина, сидевшая рядом, уборщица из дринк-бара, по имени Эдит, изможденная, страшноглазая, с челкой до переносицы, не выпускала изо рта сигарету в мундштуке.

Эти люди были пьяны — пьяны сумбурным утренним хмелем, когда голова пуста и ясна, а тело движется помимо сознания. Кажется, кто-то еще спал под стеной поверх постели.

Поклонившись честной компании, Пауль сел; Кабрера мигом, словно у них было все отрепетировано, налил ему рюмку. К этому агитатор был хорошо подготовлен: в Вольной Деревне ему так изменили работу некоторых желез, что он усилием воли мог нейтрализовать действие любых доз алкоголя или наркотика. Единственное, что для него оставалось непреодолимым, — это отвращение ко вкусу и запаху спиртного…

Михай грузно сел напротив (стул одушевленно взвизгнул), придвинул к себе тарелку и некоторое время жадно и неопрятно ел. "Ужин, переходящий в завтрак", — сказал Кабрера. "Незаметно переходящий", — криво усмехнулась Эдит.

— Ты где поселился? — спросил Михай, наконец отложив вилку.

— В рабочей казарме, на улице Доминиканцев.

— А раньше где жил… до того?

"До того" значило: до бегства в ячейку Улья; до взлома и уничтожения наркоцентра землянами; до возвращения здоровья и разума бывшему трутню в земном санатории; до того, как трутень вспомнил, что он звался Паулем Ляховичем и был братом-наставником в колене почтальонов; в общем, "до того" значило — в позапрошлой жизни Пауля.

— На Западном шоссе, в самом начале, возле парка.

— Ха-ароший райончик, — уныло сказал Кабрера и завертел головой, ослабляя и без того опущенный узел галстука. — Не последним были человеком, а?

Пауль кивнул.

— А теперь вы осел, и вас будут погонять палкой. «Метаморфозы», сочинение Апулея…

Ляхович грустно подумал — насколько, несмотря на все психотренировки, мало в нем мужества! Вот, не успел приступить к работе, а уже больше всего хочется вскочить и бежать куда глаза глядят из этого логова с его невыносимой кухонно-табачной вонью.

— Знаешь, что случилось с тем, кто был до тебя? — вдруг певуче спросила Эдит, впервые за все время наводя на Пауля свои темные, как жареный кофе, хмельные, отчаянно тоскующие глаза.

— Знаю, — твердо сказал гость, хотя у него споткнулось сердце. Лицо женщины на миг подобрело. Она сделала знак левой рукой, Михай налил сивухи… "Пьет, как воду!" — ужаснулся в душе Ляхович.

— Эт-то хорошо, — сказала женщина, даже не думая закусывать. — Хорошо, что ты такой храбрый. Старуха Эдит не ест храбрых, разве что о-очень проголодается…

— Храбрый! — презрительно фыркнул Георги. — Нам-то что от их храбрости? Мало что тот дурень сам сложил голову, он нас всех чуть не подвел под топор. Оранжево-голубые в сламе с рэкетирами, ради такого случая они перетряхнули все лежки… Может, ты еще хуже напортачишь, а? Что тогда?…

— Не понимаю вас, брат Михай! — собрав остатки воли, заговорил Пауль, и голос его постепенно окреп. — Если вы так нас не любите, то почему взялись помогать? Впрочем, еще не поздно. Я могу встать и уйти, и забыть ваши имена и адрес… — Ляхович сделал паузу; никто не заговорил, не двинулся с места. — Может быть, вы вообще все хотите сделать нашими руками, а сами остаться в стороне? Пусть, мол, земляне или их ученики за нас гибнут, а мы дождемся радостного дня и стройными рядами войдем в царство свободы — так, что ли?

Он перевел дух — и вдруг, неожиданно для себя самого, отважно хлопнул рюмку, зажевал соленым огурцом. Длинноносый Кабрера переглянулся с Георги; тот слегка пожал плечами, и Кабрера любезно сказал Паулю:

— Извините нас, но… брат Мариан оставил по себе такую память, что нас всех до сих пор лихорадит. Вы должны понять…

Пауль кивнул. Он хорошо знал своего предшественника в Нижнем городе, также бывшего трутня, окончившего учебу на год раньше. Чистый человек был Марек Соучек, романтик до мозга костей — жить бы ему в Кругах Обитания, среди себе подобных… Обаятельно улыбаясь, входил он в портовый притон Нижнего города или в гвардейскую казарму. Входил и начинал говорить… С ним случилось то, чего следовало ждать от Вальхаллы, от мира, где царят неврастения, пьяная тупость, бешеная первобытная злоба. Пусть отцы-патриархи обещали не препятствовать агитации — это было одним из пунктов союзного договора, — оставалась жуткая уголовно-торгашеская стихия и фанатики-сектанты. Мариан отправился проповедовать в подвал, где собирались гангстеры Нижнего. Услышав, что им предлагают строить мир общего равенства, где каждому доступно любое богатство, "крестные отцы" приняли свои меры. Агитатора привязали за ноги к автомобилю и долго волокли по улицам…