Эрнст Гофман - Повелитель блох

Растроганная незнакомка поблагодарила ее, уверив, что день ее свадьбы будет и для них праздником, затем, настойчиво запретив всякие проводы, сама взяла свечечку с рождественской елки, чтобы посветить на лестнице.

Можно себе представить, каково было господину Тису, когда незнакомая дама повисла у него на руке! «Проводите меня, господин Тис», ― думал он про себя, ― это значит: вниз по лестнице до кареты, которая стоит у дверей и где ждет лакей, а может быть, и целая свита, так как в конце концов это ― какая-нибудь сумасшедшая принцесса, которая здесь... Избави меня, господи, поскорей от этого мучительного наваждения, сохрани мне мой слабый рассудок!»

Господин Тис не подозревал, что все случившееся до сей поры было только прологом удивительнейшего приключения, и потому, сам того не ведая, сделал очень хорошо, заранее попросив господа о сохранении своего рассудка.

Когда наша чета спустилась с лестницы, невидимые руки распахнули наружную дверь и, пропустив в нее Перегринуса с его спутницей, вновь ее затворили. Перегринус ничего этого не заметил, ибо слишком был поражен тем обстоятельством, что перед домом не было и признака ни кареты, ни ожидающего слуги.

― Бога ради, ― воскликнул Перегринус, ― где же ваша карета, сударыня?

― Карета? ― возразила дама. ― Карета? ― какая карета? Уж не полагаете ли вы, милый Перегринус, что мое нетерпение, моя тоска по вас позволили бы мне спокойно ехать сюда в экипаже? Влекомая томлением и надеждою, бегала я по городу в непогоду и бурю, пока не нашла вас. Слава богу, это мне удалось. Только проводите меня теперь домой, милый Перегринус, я живу неподалеку отсюда.

Господин Перегринус с трудом отогнал несколько смутившую его мысль о том, как могло случиться, что в туалете незнакомки, одетой с иголочки, не было заметно ни малейшего следа какого-нибудь расстройства, тогда как, казалось бы, совершенно невозможно, чтобы даме, столь расфранченной, в белых шелковых башмачках, удалось пройти даже несколько шагов без того, чтобы в бурю, дождь и снег не испортить всего наряда; он собрался сопровождать незнакомку и дальше и радовался только, что погода переменилась. Бешеная буря пронеслась, на небе не было ни облачка, полная луна приветливо светила на землю, и лишь резкий пронизывающий воздух давал чувствовать, что ночь зимняя.

Но едва Перегринус ступил несколько шагов, как дама начала тихо стонать, а затем разразилась громкими жалобами, что она коченеет от холода. У Перегринуса кровь кипела в жилах ― и потому он не заметил холода и не подумал о легком одеянии своей дамы, которая не была прикрыта даже ни шалью, ни платком, ― вдруг он сообразил, как был недогадлив, и хотел закутать ее в свой плащ.

Но дама не допустила этого, простонав:

― Нет, милый мой Перегрин! это мне не поможет! Мои ноги ― ах, мои ноги! я умру от этой ужасной боли.

Обессиленная, она готова была уж совсем поникнуть и только произнесла умирающим голосом:

― Понеси, понеси меня, дорогой мой друг!

И Перегринус без дальних слов схватил тут маленькую, легкую как перышко даму к себе на руки, точно ребенка, и заботливо закутал ее в свой широкий плащ. Но не прошел он и малой части пути со своей сладостной ношей, как все сильнее и сильнее стали его охватывать дикие порывы пламенной страсти. Как полупомешанный бежал он по улицам, осыпая горячими поцелуями шею и грудь прелестного существа, крепко к нему прижавшегося. Наконец точно какой-то толчок разом пробудил его от сна; он находился прямо перед какой-то дверью и, подняв глаза, узнал свой дом на Конной площади.

Только теперь сообразил он, что даже не осведомился у незнакомки, где она живет, и, собравшись с духом, спросил ее:

― Сударыня! небесное божественное создание, где вы живете?

― Ах, ― возразила незнакомка, приподняв головку, ― ах, милый мой Перегрин, да здесь же, здесь, в этом самом доме, я ведь твоя Алина, я ведь живу у тебя! Вели же скорее отворить дверь.

― Нет! никогда! ― вскричал в ужасе Перегринус и выпустил из рук свою ношу.

― Как, ― воскликнула незнакомка, ― как, Перегрин, ты отталкиваешь меня, зная мою ужасную участь, зная, что я, дитя несчастия, не имею крова, что я должна жалко погибнуть, если ты не примешь меня к себе, как прежде! Но ты, может быть, и хочешь, чтобы я умерла, ― так пусть это случится! Отнеси же меня хоть к фонтану, чтобы мой труп нашли не перед твоим домом, ― а те каменные дельфины, возможно, будут сострадательнее тебя. Увы мне ― увы мне ― какой холод!