Эйв Дэвидсон - Сын Неба. Странствия Марко Поло

Потом великий хан еще раз махнул рукой и испустил хриплый смешок, от чего жемчужные подвески его повседневной золотой короны закачались.

— Ну хватит! Закончишь ты наконец с этими смехотворными поклонами? А то еще лоб разобьешь — как нам тогда составить лекарство от подагры? Скажи-ка мне вот что, Поло. Этот твой святой Гулег-али — он один из тех добрых святых духов, что обитают на небесах? Да? Верно? Еще бы! Я знаю! Вот видишь — я знаю! Бесполезно скрывать что-то от Сына Неба. Никто, впрочем, и не осмелится. Мастер ритуалов, можешь приблизиться. Только поскорее. Можешь опустить шесть из шестнадцати положенных поклонов. Но не больше — а то в головах зародится крамола. И не меньше — иначе мы тут всю ночь проторчим.

Мастер ритуалов понемногу подполз к подножию неофициального трона (на сооружение которого ушел целый лесок черного дерева и кедра). Наконец мастер ритуалов выполнил последний поклон.

— Слушай внимательно, — сказал великий хан. — Иноземному духу Гулег-а-ли долженствует присвоить ранг Облачного Бога второго разряда. Подготовь подобающие приношения. Теперь иди.

Мастер ритуалов удалился. Словно его там и не было.

— Подагра, — пробормотал Хубилай-хан. — Просо. Когда нет проса, неизбежен голод. Налоги… голод… война… — Бормотание постепенно перешло в низкое неразборчивое урчание.

Марко подумал, что доведись великому хану жить в христианской стране, то (не имея характера Будды Шакьямуни) вряд ли стал бы он великим святым для Господа нашего.

Свечи, толщиной с руку крепкого мужчины, заколебались под залетевшим в зал ветерком ранней зимы. А где-то далеко, много западнее желтых просяных полей Да-тона, ветерок этот был диким ветром из Гоби. При одной мысли о тамошних ветрах Марко передернулся.

Хотя придворные аптекари перепробовали все возможные сочетания для «соли святого Григория», хотя недавно назначенному Облачному Богу второго разряда были сделаны соответствующие приношения, средства от подагры для великого хана так и не нашлось. Ни средства от подагры, ни от приближающейся слабости и старости. Так что поиски продолжались. Продолжались и продолжались. Карабкаясь вслед за поющим колокольчиком по зловещим горам, Марко прочитал про себя краткую, но предельно искреннюю молитву святому Григорию.

— Ты о чем-то крепко задумался, мой сын, — негромко заметил Никколо.

Марко кивнул:

— Да, отец, множество воспоминаний. Никак не могу избавиться от мыслей об одной строчке из свитка великого хана. «Отведай моря там, где нет моря…»

Никколо наклонил голову. Длинное лицо его сделалось еще задумчивее обычного.

— Тут есть какая-то связь с теми мыслями, что посещали меня, когда я прятался под грудой валунов от гигантского барса. О чем же я тогда подумал? О чем? Пусть все немного помолчат.

Марко жестом призвал спутников к тишине. Все умолкли. Отец его долго размышлял и прикидывал. Прикидывал и размышлял. Затем откашлялся и потеребил свои лучшие нефритовые четки. Наконец, кивнул.

— Нет, никак не припомню, — сказал он. — Но припомню. Обязательно…

Теперь уже казалось, что они бредут здесь сутками… неделями… месяцами… Сколько они уже следуют за хрустальным звоном колокольчика странствующего травника Хуа То по безлюдным и однообразным горным перевалам, именуемым Такой-Ла или Этакий-Ла? Сколько уже эти сухие пронизывающие ветра воют у них в ушах и задувают в ноздри мельчайшие песчинки? День — или год — их кони топали под пыльными горными ветрами — а отец Марко все напрягал свою память.

Но вот ветры стихли. Один за другим люди начали отнимать от лиц одежду, которой прикрывались от пыли. Дядя Маффео несколько раз яростно чихнул, а потом разразился очередной тирадой.

— Марон! Вот бы выдуть эту проклятую пыль из глаз было так же легко, как из ноздрей, — прорычал он. — Или пусть бы песчинки у меня в глазах сделались жемчужинами — в возмещение всех неудобств!

Послышалось несколько негромких смешков, к которым присоединился и старший брат Маффео. Затем Никколо вдруг вскинул голову.

«Сотня и еще десяток отборных коричневых жемчужин в полном блеске — с архипелага Киноцефалов, или Песьеголовых, каждая размером с набухший сосок дородной кормилицы…» Отрывок из столь часто повторяемого перечня самоцветов, который Никколо успокоения ради цитировал, прячась под грудой валунов от гигантского барса.