Виталий Каплан - Чужеземец

«Видели бы тебя сейчас…» И далее начинался список — отец Александр, Ленка, Данила Мищенко, толстая Джулия Мортон, сохнувшая по доктору Иолкину… а потом — здешние: девчушка Миугмах, добрейший кузнец Аориками, мечтавшая о монашестве Илизугги, болтливый старичок Игусси… и, разумеется, тётушка. Вот уж чьи слова прожгли бы его насквозь, не хуже боевых лазеров охранного флота… Тут же начинали скалиться и подмигивать другие — «завмаг» Ирмааладу, судья Миусихару, оба «синих плаща», а на закуску — бородатая рожа Хаонари. Этот был счастлив.

Причмокивал толстыми губами, растопыривал «козой» пальцы, одобрительно посмеивался.

«Как же так? — спрашивал свою крысу Алан. — Почему я не удержался?» «Потому что не больно-то и хотел», — с готовностью отвечала совесть.

«А почему Господь меня не остановил?» «А ты о Нём не вспомнил. Про шакалов вспомнил, про пустыню Сахару вспомнил, а про Него — нет. Ну и как тут до тебя дотянуться? — крыса возмущённо постучала коготком по черепной кости. — А ведь сам тётушке говорил: Он свободу не ломает, как палку об колено».

И ведь не покаешься по-настоящему. Сколько угодно можно читать на память покаянный канон, а священника всё равно нет. Голову епитрахилью не накроют, разрешительную молитву не прочтут. И бетонная плита греха так и будет давить… что толку, что она тебе не нравится? Своей силой не сбросишь.

А небесный купол вращался невыносимо медленно. Степь полностью растворилась в ночи, наконец-то похолодало, быть может, стоило завернуться в плащ — но Алан не двигался. Не пускала его та самая бетонная плита.

Заснул он лишь под утро — ненадолго, может, всего на несколько минут. Что-то ему говорили во сне, и он обещал, уверял, обнадёживал. И знал, совершенно точно знал — обманет. Хотелось поменяться местами с дохлым конём Гиуми — чтобы никаких мыслей, никакого стыда, а только мухи и птицы.

Но ещё сильнее хотелось пить.

Разбудил его Гармай. Осторожно потряс за плечо.

— Господин, вставать пора! Ты как, идти сможешь?

Алан рывком сел, поправил ладонями растрепавшиеся волосы. Вот не догадался обзавестись костяной расчёской, а ведь полезнейшая вещь. На базаре за две медяшки взять можно.

Солнце уже поднялось над горизонтом — огромное, апельсиново-рыжее, пока ещё не особо жаркое.

И тут он вспомнил.

Это было как двести двадцать вольт, пропущенных через желудок. Или как молотком мимо гвоздя, по пальцу — со всей дури.

— Гармай, — уставясь в ломкую траву, прошептал он. — Тут такое дело, Гармай…

Я… В общем…

И всё рассказал. Медленно, глухо — словно рот ему забили песком и язык проталкивается сквозь липкую кашицу.

— Вот такие дела, Гармай, — закончил он и встал на ноги. — Такой вот я оказался скотиной. Об Истинном Боге учил, а сам…

Ему хотелось сказать что-то ещё, но он не знал — что. Мозги пересохли точно так же, как и горло.

Гармай посмотрел на него укоризненно.

— Господин, ну зачем ты так? Терзаться-то зачем? Всё ж правильно, тебе ж нужнее.

Я-то покрепче буду, и приходилось уже вот так, без воды — ещё когда в стае Айгхранрра бегал.

— Покрепче… — Алан грустно улыбнулся. — Тебе нет и трёх лет сверх дюжины, а мне уже два года над тремя. Я взрослый. А ты ещё дитя… и я должен заботиться о тебе, а не наоборот. А я, тварь такая, украл твою долю воды. Сломался я, Гармай.

Он сорвал сухой стебель какой-то высокой травы, переломил надвое.

Мальчишка осторожно коснулся его руки.

— Да не грызи ты себя, господин. Сам же учил — у каждого есть такое, чего век стыдиться будешь. У тебя-то чепуха полная, а у меня… — Он помолчал, кусая сухие губы. — Не говорил я тебе раньше… уж больно гадкое дело-то… Вот встретились мы, когда хозяин мой, староста, пятки мне палил. А ведь мне эта мука за дело… только он ведь и сам не знал, его руками, наверное, Истинный Бог тогда водил. А было то за год до Хагорбайи… где взяли нас, всю стаю Рыжего Волка. Мне тогда года не было до дюжины. И словили наши одного купца… с сыном они ехали, сукно везли в Хайлассу. Совсем как я… как со мною вышло. Только и разница, что сыну тому годов семь или восемь было… наследник, видать. Вот отец его с собой и начал брать, делу торговому учить… Ну и ехали обозом, он с сыном да трое слуг… даже охрану не нанял, пожадничал. На счастье своё купеческое понадеялся… ну и как спустились они с перевала…

Он помолчал, поправил ладонью волосы. И глухо продолжил:

— И стал Айгхнарр его допрашивать, где дома золото хранит. Купец справный, должно быть золото припрятано, на худой конец серебро. А тот молчит. Уж и били его, и ногти рвали — молчит. Тогда велел Рыжий Волк сынка его связать, и ногами в костёр. А мне велел дрова носить. И я… я носил. Он верещит, а двое наших его держат. А я, значит, бегаю, дровишки подкладываю. И в мыслях не было отказаться… Как же… Сам Рыжий Волк велел… да и не первый случай, когда вот так жарят… только раньше не было, чтоб совсем малого. В общем, не выдержал купец, раскололся. Всё обсказал, где золото запрятано. А что дальше было, я уж не видел, погнали меня по делу какому-то. Только, думаю, вряд ли Рыжий Волк их живыми выпустил. Вот у меня чего на душе… и я всё это помнил. И всегда помнить буду. А ты… подумаешь, водички хлебнул…