Евгений Малинин: Шут королевы Кины

Не помогает! Ни шампанское, ни «Женитьба Фигаро»!

С того самого дня, как наша замечательная четверка вернулась из чудного похода по королевству Кины, меня, словно свинцовым глухим колпаком накрыла тоска. Я, как самый отъявленный бездельник, валялся в смятой, несвежей постели, не желая выходить на улицу и бездумно перелистывая те двенадцать каналов, которые принимал мой маленький SONI. На звонки в дверь и трели телефона я, естественно не отвечал, так что мои многочисленные друзья постепенно оставили меня в покое.

Наконец, мне все-таки пришлось выйти из дому, поскольку у меня закончилась даже манная крупа, из которой я варил себе кашку, позвольте заметить, на воде. Истратив в магазине остаток денег, я принес домой два пакета какой-то еды и снова заперся в своей квартире, претворяя в жизнь старую английскую поговорку – «Мой дом – моя крепость». Однако, как оказалось нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять настойчивостью.

Погода все еще стояла весьма теплая, так что балконная дверь в моей двухкомнатной квартирке на одиннадцатом этаже семнадцатиэтажной башни не закрывалась, и однажды утром, возвращаясь из кухни после весьма символического завтрака, я обнаружил, что рядом с моей постелью в моем любимом кресле сидит Санька Резепов, мой закадычный дружок еще со школьной скамьи.

Надо сказать, что парень этот был замечательной личностью. В двенадцать лет он начал серьезно заниматься самбо и к двадцати годам получил восемь сотрясений мозга, правда, при этом он ни разу не обращался к врачу, утверждая, что «само проблюется». Последствием этих спортивных рекордов стало то, что в летнее время он просто не мог находиться в Москве. В конце мая Сашка собирал свой крохотный рюкзачок и отправлялся в один из аэропортов столицы, а потом мы получали открытки то из какого-нибудь медвежьего угла Алтая, где он трудился на ниве геологии, то из среднеазиатского аула, в котором наш самбист обнаружил змеиный питомник. Причем, превращение Союза Советских Социалистических Республик в Союз Независимых Государств его совершенно не трогало. «Там, где понимают по-русски, там я и дома» – утверждал сей космополит.

В Москву Резепов возвращался не раньше начала октября, так что его появление в моей квартире в конце августа было событием весьма неординарным и, как я знал, достаточно болезненным для него самого. Поэтому мне необходимо было удивиться. Но удивляться мне не хотелось, так что я улегся в свою смятую постельку и просто спросил:

– Давно вернулся?..

– Вчера вечером – коротко ответил он.

– Как дела в провинции? – Поинтересовался я совсем не потому, что меня интересовали провинциальные дела, просто надо было что-то сказать.

– Провинция пока жива, – Ответил Сашка и неожиданно для меня добавил, – Но она скоро испустит дух, наблюдая за тихим угасанием столичных интеллигентов.

– А что, столичные интеллигенты угасают? – Я все-таки сделал вид, что заинтересовался. Однако этот грубый, лишенный романтической жилки и ушибленный на голову исполнитель самбо не поддержал затеянный им же самим романтический разговор. Вместо этого он спросил в лоб:

– И долго ты собираешься отлеживаться в своем логовище?

Я тут же отвернулся к стене, не желая разговаривать в подобном тоне. Но он не унимался:

– Отпуск-то у тебя, между прочим кончился, и твое начальство с нетерпением ожидает тебя на работе…

Я игнорировал это административное давление.

– И твои друзья весьма обеспокоены твоим самочувствием, – продолжал свою агитацию Санька, – Вот, например, некто Машеус отбил мне паническую телеграмму, так что я был вынужден вернуться из благословенной республики Саха, так и не откопав своего алмаза. И как только этот Машеус разузнал мое местонахождение?!

Я продолжал отмалчиваться. Если мои друзья о чем-то беспокоятся – это их дело. Меня лично ничто в этом мире не беспокоило!

Санька помолчал, а потом негромко и совсем незнакомым мне тоном спросил:

– Она что, на самом деле настолько неотразима?..

Я резко сел на кровати и уставился в его круглую конопатую физиономию, ожидая увидеть привычную гнусную ухмылочку, превращающую и без того небольшие голубенькие Сашкины глазки в ехидные узенькие щелочки. Но его лицо было абсолютно серьезным, а в широко открытых глазах, в самой их глубине, затаилась некая заинтересованная грусть.