Евгений Малинин - Шут королевы Кины

Так я и жил… Или, вернее будет сказать – так я и существовал.

Прошел учебный семестр… Народ, как всегда бурно, встретил Новый Год и Рождество Христово… Прошла студенческая сессия… Прошел Татьянин день… А в начале апреля…

В одну из суббот в начале апреля у меня выдался свободный день, и я решил серьезно заняться своей диссертацией. Два дня назад Илье Владимировичу удалось-таки отловить меня на кафедре и, он после теплой характеристики моего отношения к собственной научной работе высказался очень недвусмысленно:

– Вы, Сергей Алексеевич, выберете время и тщательно обдумайте такой, чисто академический вопрос – имеет ли вам смысл далее заниматься диссертацией, которую вы, как мне кажется, защищать не собираетесь? После этих раздумий вы сообщите мне свое решение и, возможно, не будете далее отвлекать меня на тягостные обязанности вашего научного руководителя.

Так что я в эту свободную субботу уселся за письменный стол, раскрыл папку с материалами диссертации и, уставившись на первый лист, где красивым компьютерным почерком было выведено «Практика ухода от налогов в теневой экономике России конца XX – начала XXI веков», часа два предавался воспоминаниям о том, как впервые увидел призрак своей королевы. И тут в дверь квартиры позвонили.

Нехотя оторвавшись от своих воспоминаний, я встал из-за стола и пошел открывать дверь. За ней стоял, прислонившись к косяку, весьма неожиданный гость – Паша Торбин, о котором я ничего не слышал уже почти полгода. Кто-то, не помню кто, мне сообщил, что Паша, после того, как его вышибли из театра, отправился завоевывать периферию то ли во Владимир, то ли в Томск – в общем, куда-то на Восток. И вот, пожалуйста, он торчит у моих дверей и делает вид, что оказался здесь совершенно случайно и также совершенно случайно нажал на кнопку звонка.

Оглядев Пашкину щуплую фигуру, я, надо признаться, без должного гостеприимства пробурчал: – Проходи… – и посторонился, пропуская его внутрь.

Паша вошел, лениво переставляя ноги, сбросил свою потертую кожанку на скамейку в прихожей и, не снимая мокрых ботинок, пошлепал в комнату. Правый карман его широких, мешковатых брюк, прикрытый длинным растянутым свитером, подозрительно оттопыривался. Окинув комнату критическим взглядом, Пашенька убедился, что в ней мало что изменилось и, игнорирую явно рабочую обстановку на моем письменном столе, направился к журнальному столику, притулившемуся между двух кресел. Затем, освободив свой карман от бутылки коньяка «Арарат», он поставил ее на столик, плюхнулся в кресло и пробурчал:

– Привет!..

Не отвечая на его приветствие, я направился на кухню и вернулся с двумя коньячными бокалами, нарезанным лимоном и остатками халвы. Паша за это время успел откупорить бутылку и, как только я поставил бокалы на стол, тут же наполнил их до половины. Я сел напротив своего друга, и мы, молча поприветствовав друг друга поднятием наполненной посуды, выпили. Коньяк был слишком холодный.

Паша сразу же сунул в рот ломтик лимона и принялся громко причмокивать. Я предпочел халву.

Высосав лимон, а затем сжевав его остатки вместе с коркой, Пашенька снова наполнил бокалы, но поднимать свой не стал, а откинувшись на спинку кресла, довольно протянул:

– Хорошо…

– И что хорошего? – поинтересовался я.

– Сейчас все хорошо, – закрыв глаза, ответствовал Паша, – Привычное кресло, привычная выпивка, знакомая морда напротив… Хорошо. И в душу никто с ногами не лезет…

– Да… – чуть усмехнулся я, – Тебе, похоже, душу-то всю истоптали, раз тебе со мной хорошо…

Пашенька приоткрыл один повеселевший глаз и быстро оглядел меня:

– А что, кому-то с тобой плохо?..

– Да всем… – я поскреб небритый подбородок, – И мне со всеми…

– Что, и со мной? – индифферентно поинтересовался Паша.

– О присутствующих не говорю, – ответил я таки тоном, что было нетрудно понять, насколько мне интересно с Пашей. Однако он не обиделся. Наоборот, обхватив бокал пальцами и согревая его в ладони, он задумчиво поглядел на меня и медленно протянул:

– А знаешь, я ведь тоже смотрю на твою физиономию без прежнего энтузиазма. Только в отличие от тебя, я, как представитель творческой профессии, привыкший анализировать моральное состояние образа, задумываюсь над этим феноменом…

– Слушай, – перебил я его, – Ты, может быть и относишь себя к представителям, только я ни слова не понял из того, что ты тут наговорил. Выражайся попроще, чего ты хочешь?