Кристофер Сташефф - Чародей как еретик

— Теперь я, не колеблясь, «использую» их!

Ответом ему были сверкнувшие глаза и пожатие руки.

Благородных заложников провели в их покои. На этот раз привычной перепалки и ругани между сторонами не последовало. Они молча расселись и мрачно уставились друг на друга, полные самых скверных предчувствий. Никто не проронил ни слова, возможно, потому что не хватало Д'Аугусто, который утешал жену.

Молчание нарушил Маджжиоре.

— Это война, милорды.

Гибелли мрачно кивнул.

— Как же может быть иначе, когда архиепископ отлучает короля от Церкви?

— Но не Рим, — заметил Честер. — Ясно, что теперь у нас два ордена Святого Видикона, а не один.

— Угу, орден Святого Видикона в Риме и орден на Греймари. Черт! — Маршалл безнадежно всплеснул руками. — Как могут быть два Святых Видикона, когда мучеником был только один?

— Среди попов смута, — проворчал Глазго, — и только дурак не видит этого.

— Мой родитель примкнул к архиепископу, — потемнел Маршалл. — Я думал, его пример покажет, что архиепископ прав, уповая на перемены, а Их Величества заблуждаются в своем невежестве.

— Вот еще, — пробормотал Грац. — Послушный архиепископу священник откажется служить мессу в присутствии царственных еретиков, но отец Боквилва охотно допустит их к святому причастию…

— Вот-вот, — прошептал Гибелли. — Кто ж тогда настоящий еретик? Король или архиепископ?

Он вихрем обернулся к двери и ткнул пальцем в Д'Аугусто — молодой лорд только что вошел в зал.

— Объясни-ка нам, а? Ты, всезнайка, который судит обо всех и вся, ну-ка, скажи! Кто верен Господу — Его Величество или Его Светлость?

Д'Аугусто замер от неожиданности. Затем, недоуменно сдвинув брови, шагнул к столу.

— Не знаю, как можно величать аббата «Светлостью», когда он вверг всех нас в такое смятение духа. Для нас гораздо важнее другой вопрос, милорды. С кем мы? С королем? Или…

— …с нашими семьями, которые вскоре наденут траур, — негромко продолжил Грац.

Все замолчали, переглядываясь друг с другом. Нежданное напоминание о том, что все они смертны, черным туманом вползло в души. Напоминание о том, что они могут окончить жизнь на плахе, не дожив и до двадцати пяти.

— Кто встал на сторону Церкви? — тихо спросил Глазго.

— Твой отец, герцог Стюарт, — ответил Гибелли, — и мой родитель. С ними также эрл Маршалл и граф Борджиа.

На лицах молодых дворян не отразилось ни облегчения, ни удивления, лишь кое-кто кивнул. Юные лорды услышали то, что и ожидали услышать.

— Что до меня, — медленно проговорил Гибелли, — если лорд, отец мой, желает, чтобы я взошел на эшафот, мне все равно.

Нервно дернувшийся кадык опроверг его слова.

— По крайней мере, я его не виню — более того, считаю благородным и правильным встать за права нашего сословия. Не сомневаюсь, что смерть моя поразит его в самое сердце и лишь сильнее разожжет огонь мщения, и тогда он вдвойне укрепится в решимости низвергнуть этого выскочку Логайра. На благо рода Савой и всех великих лордов.

Наступила тишина.

— Ты прав, — высказался наконец Гвельф. — Это касается и меня с моим родителем. Но как быть с нашими душами, а? Что, если отец Боквилва прав, а архиепископ ошибается? — Гвельф смотрел на Гибели серьезно, не отрываясь.

— Н-да, — Гибелли поднял глаза на собеседника. — У меня нет большого желания стать проклятым и вечно испытывать муки только потому, что мой отец поддерживал еретика-церковнослужителя.

— Может быть, архиепископ и не ошибается, — вставил Честер. — И что тогда? Может быть, те из нас, кто держится Рима и короля, будут гореть в вечном пламени.

— Тебе легко говорить! — взорвался Гибелли. — Ты-то преспокойно доживешь до своих семидесяти, прежде чем задумаешься о судном дне! Ты-то увидишь, чем кончится эта смута, и какая Церковь права, у тебя еще будет время покаяться в случае чего! А мы, чьи родители восстали против короны, — не успеет король оседлать своего боевого коня, как мы отправимся на плаху!

— Да, мне нечего бояться казни, — ответил Честер, твердо глядя вперед, — если только меня не убьют на поле битвы.

Гибелли замолк, не сводя с него глаз. Молодые лорды оцепенело застыли, до костей пробранные этой леденящей кровь мыслью.

Гвельф грохнул кулаком по столу.

— Банда великовозрастных балбесов! Простофили, дурни! Ну что мы трясемся, глядя, как долгополые бьются над словами! Что толку в их болтовне? Ведь Бог есть Бог, и его-то их слова не изменят.

— Недурно сказано, — съехидничал Глазго. — Ты повторишь это и тогда, когда тебя поволокут под топор?