Майкл Муркок - Чуждое тепло

Однажды утром внизу началась большая суматоха. Нюхальщик еще храпел на постели, а Джерек дремал на своем обычном месте под столом. Хотя он проснулся первым, его чувства были настолько притуплены голодом, усталостью и страданиями, что он никак не отреагировал на шум: удары, вопли, звуки столкновения. Вдруг Нюхальщик пошевелился и открыл глаза.

– Что это? – спросил он хрипло. – Ах, если бы только этот чертов швейцар не подвернулся под руку. Столько добра, и нельзя трогать, потому что этот парень может отдать богу душу, – он скинул ноги с постели и по привычке пнул Джерека. – Господи, как жаль, что проклятый кэб-мен не убил тебя той проклятой ночью, недоумок.

В этом состоял почти неизменный ритуал его пробуждения. Но сегодня он склонил голову, осознавая, что внизу что-то происходит, засунул руку под подушку, вытащил пистолет и подошел к двери. Осторожно приоткрыв ее, он начал прислушиваться.

Громкие голоса мужчин.

Проклятья. Выкрикивание угроз.

Женский визг.

Плач ребенка.

Нюхальщик Вайн, выглядевший чуть здоровей, чем Джерек, двинулся вдоль коридора. Джерек встал и наблюдал за ним из дверного проема. Он увидел, как Нюхальщик достиг галереи, и в этот момент два человека в голубой одежде, которую он уже видел на мужчине, когда они покидали отель, кинулись на его мучителя с двух сторон, словно поджидали его.

Раздался громкий хлопок.

Один из мужчин в голубом отшатнулся назад. Нюхальщик вырвался из рук второго, шмыгнул к перилам галереи. Мгновение он колебался, а затем перепрыгнул через них и исчез из виду.

Джерек поплелся по коридору туда, где один из мужчин в голубом помогал другому встать на ноги.

– Назад! – закричал тот, что не был ранен.

Но Джерек почти не слышал его. Он подошел к перилам и, посмотрев вниз, увидел Нюхальщика на грязных плитах пола. Тот лежал, раскинув руки, голова кровоточила, все лицо казалось покрытым кровью. Пытаясь подняться на чтервереньки, он снова падал на пол. Его медленно окружали другие люди, все одетые в ту же самую голубую форму с теми же голубыми шляпами на головах. Они стояли и смотрели, не пытаясь помочь ему. Вайн подергался немного и перестал шевелиться.

Толстый мужчина, один из обслуживающих бар в Кухне Джонса, появился около группы мужчин в голубом. Он поглядел на Нюхальщика, потом поднял глаза на галерею и увидел Джерека. Он показал на него.

– Этот, – сказал он. – Этот – второй.

Джерек почувствовал сильную руку на своем грязном плече.

Плечо было чувствительно к боли, потому что Нюхальщик поставил ему синяк на этом месте предыдущей ночью. Но боль, казалось, пробудила его память. Он взглянул в мрачное лицо человека, державшего его.

– Миссис Амелия, – произнес Джерек тонким умоляющим голосом, – Коллинз-стрит, 23. Бромли. Кент. Англия.

Он повторял эту фразу снова и снова, пока его вели по ступенькам лестницы, через опустевший зал, через дверь на утреннюю улицу, где ждал его фургон с четырьмя черными лошадьми. Освобожденный от Нюхальщика, свободный от Кухни Джонса, Джерек почувствовал безотчетный прилив радости.

– Благодарю вас, – улыбаясь, повторял он мужчинам, забравшимся в фургон вместе с ним. – Благодарю вас.

Один из них криво усмехнулся.

– Не благодари меня за это, парень. Как пить дать, они повесят тебя.

В тюрьме, где лучше кормили, одевали и сносно к нему относились, Джерек Карнелиан начал понемногу приходить в себя. Больше всего ему приглянулся серый мешковатый костюм с нашитыми на него широкими стрелами, и Джерек решил, что если он когда-нибудь попадет в свой собственный век, то обязательно сделает себе такой же (хотя, возможно, стрелы окрасит в оранжевый цвет). Мир тюрьмы был небогат цветами, в ней преобладали бледно-зеленые, серые или черные тона. Даже тела других заключенных, и те были серые. Звуки тоже обладали определенной монотонностью – стуки, крики и проклятья. Но ежедневный ритуал подъема, кормления, прогулки и сна имели исцеляющий эффект для духа Джерека. Сначала ему предъявили обвинение в различных преступлениях, а затем оставили в покое. Никто не навещал его, кроме случайного посетителя, который показался сочувствующим. И Джерек снова стал грезить о Бромли и миссис Амелии Андервуд. Он надеялся, что его скоро выпустят или закончат ритуал каким-нибудь другим подходящим для него способом. Тогда он продолжит свой путь.

Каждые несколько дней мужчина в черном костюме с белым воротником и черной книгой в руках посещал белокафельную камеру Джерека и разговаривал с ним о своем друге, который умер, и еще об одном друге, который был невинен. Джерек обнаружил, что проповеди этого мужчины, которого звали преподобный Лоуденс, имели приятный успокаивающий эффект и, слушая их, он улыбался и согласно кивал, стараясь тем самым приободрить преподобного Лоуденса, или качал головой, когда казалось, что соглашаться не надо. Это вызывало у преподобного Лоуденса большое удовольствие и множество улыбок, и еще больше – слов, произносимых довольно высоким и монотонным голосом, о своем невидимом друге, который, как выяснилось, был отцом мертвого друга.