Мария Семенова - Бусый волк. Берестяная книга

Не пугай щук!

Но потом все же подумал, а не пора ли и в самом деле заканчивать промысел? Добыча-то какова — целых одиннадцать рыбин, матерых, с тугими толстыми спинами. Пора, наверное, и честь знать. Даже если бы и лед был покрепче, все одно не дело лишнего брать…

«Еще одну словлю, как задумывал, — решил на конец Твердолюб. — Чтобы ровно дюжина была, красное число. И — сразу домой!»

Пес хозяйского решения не одобрил. Снова встал, принялся обнюхивать родные следы, потом выискал лед попрочней и очень осторожно двинулся на середину… И конечно, почти сразу провалился. Выскочил обратно на берег, вытряхнул воду из пушистой шубы. Заскулил жалобно, почти по-щенячьи.

Все зря!

Последнюю рыбину так и не удалось вытащить. Удар обуха слился со всхлипом рассевшегося под лыжами льда, с негромким вскриком мальчишки и визгом верного пса, бросившегося на выручку. Тяжелый кобель немедленно провалился опять, но не стал возвращаться на берег. Ломая лед, он начал пробиваться к хозяину.

— Назад, Дымка! А ну, живо назад!

Пес послушался не сразу, но все же послушал ся. В основном потому, что немедленная гибель хозяину не грозила. Если бы грозила, тут его никакой приказ бы не остановил.

А Твердолюб, провалившись, больше осерчал, чем испугался. Ну надо же, так славно все шло, и все-таки нарвался на незадачу! Первым делом он освободился от кузова, затем отвязал под водой лыжи. Положил их на лед, устроил сверху кузов. Осторожно повернулся боком и стал медленно выволакиваться из полыньи.

И опять с головой ушел под воду. Лед отказывался держать уже совсем. Лопался широкими пластинами и тут же распадался на мелкие льдинки.

Твердолюб не оробел и тут. Отфыркиваясь, высвободился из набрякшей меховой куртки. Бережливо поднял ее на лед, выпихнул подальше от полыньи, к отцовскому топору, лыжам и кузову. Вновь погрузился, стащил сапоги и кожаные штаны, тоже выкинул на лед. Вот теперь должно получиться!

Голое гибкое тело ужом выскользнуло из воды…

Если бы лед вновь затрещал, дело могло стать нешуточным. Пришлось бы и дальше откалывать пласт за пластом, ища, пока не попадется место покрепче. Такого места могло не случиться до берега, а берег был неблизко. «Вот так и находят порой дурня-рыболова — плавучим бревном вмерзшего…»

По счастью, лед его пожалел — выдюжил. Па рень окончательно выбрался из воды, животом лег на лыжи. И, как был нагишом, медленно-медленно пополз на них, точно на санках, прочь от черного, жадно раскрытого, исходящего паром рта полыньи…

Лед держал.

«Спасибо, батюшка Водяной… Коли вправду помиловал…»

Не ошущая холода, Твердолюб подполз к раскиданным пожиткам, связал их веревкой, взял в зубы конец. И тогда уже направился к берегу. Только саженей через десять, когда лед перестал зловеще потрескивать, он позволил себе вздохнуть с облегчением. Встал на лыжи как полагалось — и пошел, волоча на веревке поклажу. Тут до него добрался холод, но Твердолюб знал, что прежде берега не замерзнет. А там — разведет костерок, согреется и обсушится. И никто и не сведает про его срам, доколе сам не расскажет.

«А что, и расскажу. Потом как-нибудь. Через годик-другой…»

Он совсем не смотрел вперед, только под ноги, где, в общем-то, всякий миг могла разверзнуться новая полынья. И вскинул голову в шапке обледеневших волос, только когда ветер обласкал его запахом дыма.

И ухнуло Твердолюбово сердце в самые пятки, а потом еще ниже, сквозь лед, в глубокие темные ямы, к рыбам и ракам!

На берегу его ждал жарко полыхавший костер. У огня с невозмутимым видом сидел Дымка. А подле — девчонка-ровесница из соседней деревни, Росомашка.

И понял Твердолюб, что настал ему самый последний конец. Страшно даже подумать, чего понарассказывает зловредная девчонка подружкам. В каких ярких красках распишет, как он, голый, волок по льду свои штаны, промокшие в полынье. Вот смеху-то будет! На семь окрестных деревень! А каким прозванием его небось теперь наградят!.. Таким, что былой «Твердолоб» великой честью покажется…

— Тверд, Тверд! — встретила его Росомашка. — Давай скорее к огню! А я одежу распялю!

Он даже не вдруг понял, о чем она толковала. Все ждал насмешек, от которых — хоть назад в прорубь, да с головой.

Пунцовый от стыда и лютой досады, он подошел к костру, отвернулся, начал выдирать лед из волос. Девчонка сбросила теплый кожух, оставшись в одной суконной свите:

— Бери, надевай! Твои порты пока еще высохнут!

«Ну вот, началось. Теперь жизни точно не будет. Да чтоб я… два года уже, как Посвящение принял… да в женский кожух!!!»