Далин Андреевич - Слуги Зла

– Пойдем в жилой сектор, а? Эльфу худо.

Мертвец начал что-то отвечать, но тут перед моими глазами все поплыло и каменный лес вокруг завертелся и опрокинулся. Настала пустая темнота, которая, кажется, продлилась лишь несколько мгновений…

Я очнулся от запахов очага и сена, с которыми смешивались обычные запахи жилого сектора пещеры аршей, на обычном тюфяке, обтянутом лошадиной шкурой. Я услышал, как вокруг негромко разговаривают, как кто-то подтачивает лезвие меча, как булькает кипящая вода в котле – а открыв глаза, увидел красноватый отсвет горящего угля на потолке и тени беседующих аршей.

– …еще есть какие-то следы этой магии мерзкой, – говорил Мертвец. – Тут парням и покрепче вашего Эльфа худо становилось. Ну в обморок, конечно, не хлопались – но ваш-то, сами знаете, чуток порченый, никакой защиты у него, видать, нет…

– Как вы тут только живете?! – поражалась Шпилька. – Мне, знаешь, тоже стало нехорошо. Думала, сейчас вырвет прямо под ноги…

– Главное, – рассудительно сказал кто-то незнакомый, худой и сутулый, – непонятно, что с этим делать. Там такой зал был… живой, совершенно живой такой. Его сам мир, сами горы сделали – а мы теперь всю эту погань можем выломать, конечно, но того, что раньше было, уже не восстановим, нет…

– Ведь в деревьях, в цветах главное что? – сказал Паук. Я догадался по его позе, что он перебирает свою неизменную веревочку. – Что они живые. Живые – значит недолгие. Вся красота – цветка ли, бойца ли – в недолговечности, да? В смертности. Живое – смертно. А бессмертное, по-моему, и не жило вовсе… оно мертворожденное, как этот лес гнусный. Как лешачка.

– У лешаков считается главным шиком вырезать из камня цветок, – сказал худой. – Эти подгорные, которые помешаны на финтифлюшках из камня, в основном именно цветы и режут. Смысл тут в чем: берется самый неподходящий материал и делается именно то, что будет гаже всего выглядеть.

– А людям нравится, – сказала Шпилька. – Особенно если из золота, а камни – не самоцветы, а те, что стекло режут. Блестит. И ничего с ним не делается, хоть сто лет. В этом что-то есть, если подумать.

– В изваяниях что-то есть, – сказал Паук. – Если в них есть живое тепло… ну как сказать? Осталась тень того, кто создавал.

– В этом лесу достаточно теней, – возразил Мертвец.

– Угу, – кивнул Паук. – Эльфийская спесь. Вроде желания сделать лучше, чем настоящее. Вот тут была настоящая пещера, наверху – настоящий лес, а они и решили, что пещера – это для них грубо, а живой лес – слишком просто. И сделали этот морок. Из принципа.

Я слушал, не перебивая, и вспоминал бесконечные разговоры эльфов-художников о вечной красоте, о том, как важно оставить след, преобразовать грубую материю в нечто прекрасное, о способах извлечения сути вещей… Эльфийская спесь? Интересно, а что движет художником-человеком?

Помнится, виденные мною работы талантливых людей, презираемых творцами Пущи, гораздо менее изысканы… и далеко не бездушны.

Мои мысли прервал Задира, заметивший, что я пошевелился. Он радостно врезал мне по шее с воплем:

– Ой, Эльф очухался! Эльф, давай поболтаем, а то я сейчас засну от этих их заумных тем! Тебе же уже не плохо, да?

Я ответил ему пинком и улыбкой:

– Отчего же не позвал Шпильку поболтать?

– Да ну ее, – махнул Задира рукой. – Она с этой красоткой, Мертвецовой сестричкой пауком играют! Дорвалась до девчачьих пустяков – не оттащишь, – добавил он с ноткой обиды.

Сестричка Мертвеца – Оса – действительно, была красотка. Примерно ровесница Крысы, она гораздо тщательнее Крысы заботилась о собственной внешности. Я впервые видел аршу, выросшую не среди бойцов, а в гражданском семействе – ее друг, как сказал бы человек, муж, худой носатый арш по имени Полоз, оказался алхимиком, а сама Оса еще до войны училась у целителей. Я едва мог представить, что эта малышка сражалась вместе с братом, а потом рисовала злые руны на здешних стенах кровью эльфов, но, вероятно, у нее хватило и сил, и ненависти.

Мне захотелось нарисовать Осу, жаль, что я, увы, не силен в рисовании. Она была колоритна и необыкновенна. Ее густые жесткие рыжеватые волосы, собранные на макушке в несколько пучков, забавно топорщились в разные стороны, одежду из неизменных лошадиных шкур украшали стальные бляшки и шнуры, торчащие уши, поросшие на редкость длинной шерсткой, во многих местах прокалывали колечки из тусклого серого металла. Оранжево-желтые, слегка раскосые глаза Осы смотрели умно и весело; шрамы на смугло-зеленых щеках, складывающиеся в руны "весна" и "рассвет", выглядели на удивление органично, я даже не думал, что так бывает, и яркая полированная бусина оникса, вставленная в коротенький разрез между бровей, элегантно дополняла общую картину. Оса не показалась мне слишком уж истощенной, хоть ее зеленоватая мордашка и заострилась, заметно подчеркнув торчащие скулы; ее брат и друзья хорошо заботились о ее пище, эта самоотверженность вообще свойственна аршам. Такая негромкая, непафосная и теплая любовь – просто отдать последний кусок. Очень по-орочьи.