Валентин Маслюков - Побег

— Снимите шляпу!

Малец дико глянул, словно забыл уже, кто этот человек с мокрой волынкой в руках, но тотчас же спохватился, сдернул шляпу и шагнул вперед, чтобы опуститься на колено.

— Государыня, простите, долг повелевает мне…

— Так-то лучше будет, — одобрил Лепель. Широко размахнувшись, он обрушил на голову мальца туго скрученный рукой мех. От глухого, но впечатляющего удара придворный чин сунулся княгине под ноги и рухнул. Она не вскрикнула, только глаза расширились, округлившись.

— Раздевайтесь, принцесса, — сказал Лепель, — и чем скорее, тем лучше. Вы умеете ездить верхом?

— Верхом? — пальчики дрожали, завязочки путались.

— Да, на коне.

— Не уверена.

— Значит, умеете, — сказал Лепель, просматривая бумаги из сумки жильца. — А трубить в охотничий рог?.. Впрочем, рог я возьму на себя, а скакать уж вам придется самой. Раздевайтесь, принцесса, не тяните.

Наскоро разобравшись с бумагами, Лепель принялся разоблачать мальчика, а тот, очнувшись, постанывал, но не сопротивлялся, позволяя себя поворачивать, пропускать через рукава конечности. Оглушенный до беспамятства, он, однако, хранил отчетливое воспоминание о потрясении, которое послужило причиной его нынешней расслабленности, и не находил в себе мужества подвергнуться испытанию вновь. Оставив мальчишку в коротких подштанниках, Лепель разрезал на полосы половик, служивший прежде Нуте поневой, связал полосы между собой и примотал жильца к кровати, уложив его навзничь. К тому времени несчастный очухался уже настолько, что пытался говорить, вяло ворочая языком, так что уместно было заткнуть ему рот кляпом. На глаза же пришлось накинуть тряпицу, ибо мальчишка — вовсе уже не ребенок — оправился до такой степени, что способен был подглядывать за шуршавшей одеждами принцессой.

Подстегнутая ознобом, Нута торопилась, так же мало стесняясь Лепеля, как стеснялась бы чернокожего раба. А чернокожий раб, но совсем не евнух, подавая раздетой принцессе куртку, потом штаны и чулки, исподтишка дивился детским ее плечикам, трогательной, едва обозначившейся груди… Потом Лепель и вовсе перестал отворачиваться, поскольку принцесса нуждалась в помощи, запутавшись в завязках и застежках. С целомудренной нежностью он объяснил маленькой женщине нехитрую науку мужского наряда, задержавшись, быть может, на некоторых подробностях чуть дольше, чем требовали того обстоятельства. И не отказал себе в удовольствии самолично укротить буйные волосы Нуты, чтобы спрятать под шляпу. Остались только башмаки.

После того, как придворный наряд жильца пришелся принцессе впору, трудно было предвидеть, что крошечные ее ножки утонут в мальчишеских туфлях, как в лоханках. Сгоряча Нута готова была бежать и так, подволакивая башмаки, но Лепель остановил ее порыв.

— Отвернитесь, принцесса, — сказал он, задумчиво оглядываясь. И остановился на привязанном к кровати жильце. Взять-то с него было нечего, кроме подштанников, потому Лепель их и стащил. Малец задергался и застонал, беспомощный перед надругательством, но сумел только одно: кое-как подвинул под путами руку и прикрыл горстью срам.

Разорванное по швам полотно от подштанников пошло на портянки. Опустившись к ногам молодой женщины, Лепель ловко обмотал ее крошечные ступни, после чего башмаки сели плотно и можно было застегнуть пряжки.

Переодетая принцесса удивительно походила на мальчика. Пожалуй, она выглядела даже приятней и привлекательней, чем истинный хозяин пронзительных лимонных штанов и сиренево-вишневого с белым исподом кафтана.

Только этот свежеиспеченный хорошенький мальчик никак не мог справиться с ознобом, который прохватывал его временами так, что приходилось сжимать руки. Что, однако, не мешало ему слушать наставления Лепеля с напряженным вниманием.

— В воротах покажите это, — Лепель развертывал грамоты. — Не больно-то убедительная бумага: приговор боярской думы об изменении порядка престолонаследия. Но вы там в долгие разговоры не вступайте, чуть что: пошел прочь, свинья! С дороги!

— Па-ашел прочь свиння! — старательно повторяла принцесса.

— Так-так! Глаза сверкают… порядок. Я — гонец великой государыни Милицы в стан Юлия. И суешь ему в рожу грамоту.

Пока принцесса, наморщившись от усердия, разучивала подходящие к случаю ругательства, запас которых у нее, как выяснилось, был до смешного ограничен, распростертый на кровати малый глухо постанывал и подергивался тощим телом. От горя и стыда, по видимости. Хотя предположение это невозможно было проверить — лицо его покрывала тряпка.