Валентин Маслюков - Погоня

Распахнутая в тусклый вечер дверь подсказывала Золотинке выход. Пора было уносить ноги. По правде говоря, Золотинка уж плохо помнила, чего упорствует и что ищет, первоначальные подозрения относительно служаночки, казались ей под действием обстоятельств праздным вздором. Девчушка эта была с виду моложе Нуты, и как бы ни походила она детским своим личиком на заморскую принцессу, простонародная речь без малейшей мессалонской гнусавости, много чего объясняющее, излишнее, пожалуй, самообладание говорили не в пользу малютки, указывая на не безобидную отнюдь опытность.

Померещилось, знать, решила Золотинка, вставая.

Но тут-то и выскочила заполошенная служаночка.

— Как ни совестно! — с налету треснула она долговязого кулачком между лопаток и воскликнула горячечным голосом: — Да ведь он маленький!

Пара сочных замечаний и раскатистый гогот по углам корчмы служили девчушке ответом. Распаленная отвагой, она не понимала, что гогот этот и есть прощение, что запальчивость ее одобрена и прощена; девушка дрожала, как это бывает с не столь уж храбрыми, но решительно бросившимися в неминучую опасность людьми.

— Вы просили комнату! — сердито выпалила она, обращаясь к пигалику с очевидным намерением так или иначе увести малыша прочь из горницы.

— Спасибо! — пробормотала Золотинка, окончательно прозревая в этот миг, что девчонка все ж таки не принцесса. Впрочем, это ничего меняло, так или иначе поздно было уж идти на попятную — нехорошо.

— Идите за мной! — запальчиво бросила служаночка. Переменчивые нравом рубаки хохотали от удовольствия.

Однако стоило долговязому со спущенными чулками осмыслить наконец понесенный от девчонки урон, стоило ему обидеться, спохватиться и с каким-то грубым присловьем облапить девушку — зрители одобрительно заревели, они приветствовали нападающую сторону не взирая на лица.

Служаночка только пискнула. Маленькая пичужка в лапах волка, она только и успела, что хлюпнуть ротиком, задушенная.

А Золотинка замешкала — на те несколько мгновений, которые понадобились ей, чтобы провернуть Эфремон острием вниз и прошептать несколько заклинаний, которые называются «сеть». Опытный чародей, зная дело, мог бы приметить, что узкие штаны пигалика чуть-чуть как будто бы вздулись — невидимая оболочка плотно облегала тело оборотня, утраивая, удесятеряя мышечную силу. Точно также, к примеру, увеличивает силу человека длинный рычаг, только сеть исполняла свое назначение непосредственно, без видимых посредников между телом и предметом.

Предметом же по воле глумливой судьбы оказался долговязый вояка со спущенными чулками. Хорошенький пигалик с васильками в соломенных волосах потянулся на цыпочки, чтобы достать верзилу до плеча и постучал:

— Эгей! Я здесь!

Поразительно, что вояка понял. Видно, он ни на мгновение не забывал, что имеет дело с пигаликом, а не с мальчишкой, и вовсе не склонен был пренебрегать им как противником. Отшвырнув растерзанную девушку, которая грянулась о грань стола, с неожиданной для такого тугодума яростью он махнул кулачищем, так что пигалик, несмотря на вызов к поединку, едва успел вскинуть руку, прикрываясь.

И странная вещь произошла. Удар был так силен, что малыш не устоял и не мог устоять, потому что весил каких-нибудь полтора пуда, не многим больше дворняжки, сеть не спасла его, он отлетел мячиком. Но не опрокинулся, а остался в точно таком же положении, как встретил удар: расставив ноги и заградившись рукой, которая нисколько не согнулась при столкновении, словно это была не рука, а жесткий железный крюк. Раскорякой отлетев до стены, малыш ударился и тем же образом, не сменив положения, упруго отскочил обратно.

С проклятиями и с ревом корчма очутилась на ногах.

— Бей недомерка! — Вековая ненависть и страх перед нечистью выплеснулись внезапной злобой.

Но Спущенные Чулки не успел повторить успех. Похожий на кувалду кулак его при новом ударе к удивлению и ужасу задорных зрителей неведомым образом застрял между ручонками малыша, словно попал в зубчатые колеса мельницы. Спущенные Чулки ахнул и скрючился, с жалким воплем согнувшись. Ставши неправдоподобно маленьким, с заломленной за спину рукой, он засеменил согнутыми ногами, а пигалик при гробовом молчании корчмы подталкивал его сзади, направляя к цели. У самого стола, где онемели, хвативши мечи, кружки и кости, соратники Спущенного Чулка, пигалик нажал заломленную руку чуть больше, заставляя противника опустить голову… и еще, еще пригнуть… — попробуй засунь такого верзилу под стол! И все же — деваться некуда — должен был тот сложиться со стоном в три погибели и в таком уже виде, умалившись до последней крайности, не способный ни к каким проявлениям своевольства, сунуться под стол. Где и застрял при первой же попытке выпрямиться: стукнулся затылком и зашебаршился, слишком нескладный, слишком разболтанный, чтобы удовлетвориться столь тесным узилищем.