Валентин Маслюков - Любовь

— Что это? — пробормотал Юлий, не выпуская Золотинку из рук, так что ей пришлось откинуться плечами, чтобы оглянуться.

— Не знаю, — бросила она, нисколько не встревожившись. — А вон гляди!

Они увидели

даль, залитую чарующим светом равнину, которая открывалась за резкой чертой обрыва. Провал на десятки верст… он тонул в тончайшей розовой мгле, в призрачном, но почти осязательном в своей вещественности тумане. Словно это были затопившие оставленный внизу мир воды. Дольний, подножный мир. А здесь, в горних пределах, здесь не было ничего — разреженная пронизывающая пустота.

В предвосхищении пропасти щемило сердце. Взявшись за руки, они медленно приблизились к обрыву — на шаг или два, чтобы можно было видеть великую реку далеко внизу и сбившиеся к береговой полосе корабли. Тусклой рябью рассыпались по вечернему стану костры.

— Помнишь? — спросила Золотинка.

Юлий бегло обернулся и кивнул.

— Это чье? — спросил он, подразумевая чье это воспоминание, в чью душу попали они, как в явь.

— Наше, — сказала Золотинка.

Но, верно, ошиблась. Это было ее — еще один Юлий, Юлий, как видела его Золотинка три года назад над великой рекой Белой, сидел на скале, свесив ноги. И нужно было напомнить себе, что это призрак, — мир, в который они вступили, обладал совершенной достоверностью впечатлений, запахов, ветра, мягкостью трав и твердостью камня по ногами.

Обрыв здесь падал отвесно на сто или двести саженей, а ниже начиналась крутая осыпь обломков. Самую бровь горы рассекала трещина, она отделила готовый отвалиться и чуть наклонившийся в бездну ломоть. На этом-то обломке, на верхних его камнях — выше только небо — и устроился с непостижимой смелостью призрачный Юлий. Мальчик-с-пальчик на сидении великана.

Юлий не оглядывался и не слышал, как подходили к нему через три года пространства и времени другой Юлий и другая Золотинка… Он исчез, стоило им отвлечься, перекинуться взглядом, отчего тотчас же кинуло их в объятия и они слились губами… стоило им перевести дух и обернуться, того Юлия уже не было. Верно, нечего было ему делать рядом с чужим счастьем, не выдержал поцелуя у себя за спиной и поспешно испарился.

Юлий с Золотинкой это так и поняли, переглянулись, усмехаясь, и опустились там, где сидел бежавший от поцелуев мальчишка. Придерживаясь за щербатые выбоины скалы, они спустили ноги в пропасть. Внизу скользили орлы. На каменистой земле обрыва топорщились жесткие травы, метелки их свисали в беспредельную пустоту. Приходилось жмуриться и отворачиваться — низкое солнце на западе слепило всем своим нестерпимым кругом.

— Как, свалиться здесь можно? — спросил Юлий, опасливо заглядывая в пропасть.

— Вряд ли… — протянула Золотинка с некоторым сомнением, впрочем; она не знала насколько действительна представшая им действительность. — Лучше не пробовать, во всяком случае.

Юлий подвинулся целоваться, и вниз посыпались камешки, долго-долго сыпались они и скакали, прежде чем замирающий стук ударов о скалу не заглох бесследно.

— Так… мы ничего… не увидим… — пролепетала наконец Золотинка, задыхаясь, и через силу отстранила любимого.

Смотреть же, и в самом деле, было на что: скала их, как высокий престол, вторглась внутрь огромного, вселенских размеров храма. Затерянные над головой колонны смыкались где-то в небесной выси, отстоящие на версты стены слагались из похожих на горные отроги потоков камня, и весь необозримый простор чернел сотнями тысяч и миллионами народа — все лица обратились к скале, где стояли Золотинка с Юлием посреди храма. Она была в неожиданном, диковатом наряде из огненно алых и красных лоскутов; острыми языками пламени они лежали на бедрах, почти не скрывая, скорее обнажая, ноги, почему-то босые. Рассыпанные прядями волосы горели чистым золотым цветом, узкая белая лента на лбу стягивала это жар. Юлий — весь в белом, короткое полукафтанье, сверкающие кружева, тесные белые штаны, что рисовали сильные икры, белые туфли.

И грянул хорал. Словно отверзлась бездна, вскинула их мощным созвучием голосов и труб, вскинула, понесла, переворачивая сердце, спирая дыхание…

— Что это? Где это? — сказал Юлий, окидывая взглядом пламенеющий наряд Золотинки.

— Молчи. Это нигде, — сбивчиво отвечала она и пожала руку. — Наверное, я представляю нашу свадьбу. Молчи, слушай.

Он усмехнулся. То была любовная, ласковая насмешка… мимолетная и грустная насмешка взрослого над ребенком, и значит, по сути дела, насмешка взрослого над собой.