Марина Дяченко - Скрут

Величавые губы чуть-чуть изогнулись. Княгиня хотела что-то сказать — но вместо этого отошла к стоящему на столе зеркалу и бережно поправила спадающую на висок седую прядку. Одну-единственную седую прядку во всем высоком сооружении ее прически.

Игар опустился на колени:

— Илаза… В плену у… чудовища. Я не знаю, что это… я никогда о таком не слышал… Но это… он убийца! Он угрожает ей! Я шел к вам… Я честно к вам шел, не нужно было меня хватать… Надо спасти ее, надо снаряжать отряд — немедленно, сейчас…

Нет, Илаза не так похожа на мать, как ему показалось вначале. Скверная, паршивая улыбка мгновенно испортила этот великолепный правильный рот:

— Говори, сынок… Как ты говоришь, мы уже слыхали. Скоро мы услышим, как ты кричишь.

Игар сел на пятки. Голос его неприличным образом содрогнулся:

— Я… понимаю, что вы обо мне думаете. Я понимаю, что вы хотите со мной делать… Но пожалуйста, помогите сперва Илазе. Я один знаю, где она. Я один сумею довести отряд… Освободите ее — а потом делайте со мной, что хотите!..

Голос его снова дрогнул. Ему очень не хотелось, чтобы последние его слова были поняты буквально.

Княгиня шагнула вперед — колыхнулся тяжелый подол траурного платья. По ком она носит траур, угрюмо подумал Игар. По дочери, по старшей дочери, которую сама же и уморила… Но ведь больше года прошло…

Белая рука легла ему на голову. Он съежился, не решаясь высвободиться.

— Ты ничего не знаешь, — печально сообщила княгиня. — Ни что я о тебе думаю, ни что собираюсь делать… У тебя фантазии не хватит. Ты не в состоянии вообразить, — и ее пальцы чуть поворошили его волосы, медленно поднимающиеся дыбом.

— Я же ваш зять, — прошептал он, с третьей попытки вернув себе власть над голосом. — Я же… Илаза любит меня. Илаза…

Княгиня с упорством, достойным лучшего применения, создавала на Игаровой голове некое подобие прически:

— Моя дочь очень обидела меня, сынок. Очень. Мне больно и горько. И причина этому — ты.

— Она в беде! — Игар решился наконец высвободить голову и посмотреть княгине в глаза — снизу вверх. В раскосых княгининых глазах стояли настоящие слезы:

— Да, сынок. Она в беде. В очень скверной беде — ее угораздило поступить против моей воли… Поверь, что все остальные Илазины неприятности — просто мусор, недоразумение, печальная тень этой ее главной ошибки… Понимаешь?..

Игар скорчился, не в силах оторвать взгляда от черных глаз, в которых из-под высыхающей влаги проступал желтый, нехороший огонек:

— Илазе угрожает… я знаю, что именно угрожает Илазе. Но сначала нечто куда более скверное угрожает тебе. Понимаешь, почему?

— Я виноват, — язык Игара как-то сразу сделался сухим и неповоротливым. — Я виноват, я… хорошо, я искуплю. Хорошо… Ну убейте меня, сделайте дочь вечной вдовицей… Но сейчас-то она… — княгиня смотрела на него с чуть заметной улыбкой, и от этой жуткой снисходительной улыбочки Игаром овладела вдруг отчаянная, безнадежная злость.

— Вы что, оглохли?! Вы не понимаете, что я говорю?! Он сосет кровь! Из животных и… людей тоже! Он каждую минуту может… и Илаза в его власти! И каждый миг промедления — это слезы вашей дочери! Горе и страх! Если охота кого-нибудь помучить — так поймайте крысу…

Княгинина рука снова отыскала его загривок. Игар крепко зажмурился, ожидая боли; вместо этого пухлая ладонь скользнула по его лицу, пальцы нежно нащупали подбородок:

— Крыса не сделала мне ничего плохого, мальчик. Ни одна крыса в мире не досадила мне так сильно, как ты.

— Илаза умира… — выкрикнул было он, но прохладная рука зажала ему рот:

— А ты досадил мне. Илаза — просто маленькая дура… Когда женщина, — растопыренная пятерня сдавила Игарово лицо, — когда одинокая женщина воспитывает единственную, — княгиня оттолкнула его, так что он снова плюхнулся на пятки, — единственную… дочь, она вправе рассчитывать на… хотя бы самое простое уважение. Я не говорю уж о послушании…

Теперь он смотрел в отдалившуюся княгинину спину. Тугая перетяжка по-прежнему перечеркивала ее, разделяя красивую спину надвое и делая ее похожей на перетянутый веревкой мешок. «Почему вы не носите корсетов?» — хотел спросить Игар, но вместо этого только длинно, прерывисто всхлипнул.

— Моя Ада умерла, — буднично сообщила княгиня. — И я до конца дней поклялась носить траур. Тот мальчишка, погубивший ее… умер достаточно быстро. С тех пор я много мечтала, сынок. Я мечтала, что можно было бы… сделать с ним. И теперь, когда Илаза… когда она так со мной поступила, единственным утешением мне остался ты. Ты мне ответишь и за Аду тоже… Сначала, конечно, расскажешь, кто из слуг бегал с записками, кто открывал ворота… Но слуги — они слуги и есть. А ты теперь, — в голосе ее царапнула насмешка, — ты теперь — зять.