- Это как в жизни. Ты всегда помогаешь тем, кто тебе нравится, потому что никогда не знаешь все! И никто всего не знает, вот! И вообще, это только потом решают, кто был прав, и то никогда друг с дружкой не соглашаются.
- И самое главное. Раз ставши в этих стенах существом из плоти и крови, ты в них останешься. В мире, я хочу отметить особенно, где совершенно точно есть Творец, и этот Творец не всегда добр и почти никогда - справедлив. Ты больше не выйдешь в Межстраничье и не сменишь обложку на другую, где станешь творить добро. Ты хочешь бунтовать против Его воли, но сама отдашь себя в его руки.
- Хлое, - спросила Соланж, - почему твой роман остался не написан? Ты сама из него ушла?
- Таков был мой тогдашний выбор, а жалею ли я - это вопрос моей совести, и делить его с тобой я не буду.
- Я не жалею, - сказала Соланж. - Если бы ты осталась там, то не была бы здесь. Что бы там ни было. А твой Творец… ну, он сам виноват, что тебе с ним было плохо!
- Спасибо, - серьезно ответила Хлое. - Помимо прочих неудобств, от нее происходящих, совесть время от времени требует отпущения грехов.
* * *
- Ты сам по себе пришел, или тебя послали?
В комнате Септима было темно, шторы на окне во всю стену раздернуты, в свете прожектора падали крупные снежинки.
- Сам, - сказал Люциус. - Я присяду?
Септим пожал плечами, сам он стоял у окна и смотрел на снег и вниз, на парк Дома Шиповник. Одет как джентльмен на отдыхе: в кашемировый джемпер серого цвета и брючки-гольф. Только одно послабление в его домашнем костюме: без галстука. Найдя себе занятие во внешнем мире, Люциус уже знал, что верность дресс-коду - это причина потешаться над нашим братом-эльфом. К тому же он был Младшим Дома совсем недавно и помнил это время слишком хорошо. Нет никого, кто понял бы Септима лучше него, но убедить в этом Септима едва ли будет просто.
- Свою индивидуальность надо защищать, - сказал Люциус, опускаясь на низкий диван.
- Каким образом? - в голосе мальчишки послышалось презрение. - Ты получил свободу…
- …относительную!
- …потому что у них появился я, и они в меня вложились. Это дурацкое предсказание, почему я должен быть его рабом?
- И более того, - Люциус постарался, чтобы маленький кузен уловил ехидство в его голосе, - почему ты решил, что оно твое? Довольно много детей родилось с тобой примерно в одно время. Та же Соланж Бедфорд…
Септим у окна окаменел, обняв себя за локти.
- Я бы поверил, знаешь ли, если бы мне сказали, что это она. В ней столько энергии! Но отцу было выгодно и полезно считать что это я… Он уже так много об этом сказал, и многие слышали. Он никогда не признает Соланж, это будет ударом для его гордости и планов.
- А сам ты хочешь, чтобы это был ты? В конце концов, от твоего желания многое зависит.
Герои, такие, каким хотел видеть Септима отец, не читают книг. Зачем им тратить время и силы на тысячи чужих жизней, на истории чужих побед? Герои творят собственную жизнь, и вокруг них наматывается пряжа тех, кто вовлечен в их круг. Сами они не наматываются.
- Единица я или ноль?
- Не все так однозначно, между этими двумя еще всяких дробей бесчисленно. Пусть ты уверен, что ты не то, чем считает тебя Гракх Шиповник, но никто не сказал, что ты не что-то иное. Может, быть чем-то иным тебя устроило бы больше?
- Чем?
- Мы говорим об индивидуальности, не так ли? Тебе и выбирать.
- Мне не позволят. Чем больше на тебя взвалено - обязанностей или надежд, неважно! - тем меньше у тебя свободы воли.
- Капля камень точит.
- Такие камни? - Септим рукой показал на неприступную стену, превращавшую Шиповник в крепость.
Комната его в башне была выше стены, но все равно в любых глазах та символизировала замкнутость их клана. Тартан коричневый в зеленую и белую клетку. Все, что внизу, такое пренебрежимо маленькое… Соланж Бедфорд, способная связать за шнурки свои ботинки на толстой подошве, раскрутить их над головой и с упоением лупить ими по головам орчат из соседнего квартала, казалась ему куда счастливее. Из книг, обязательных для чтения, он уже знал, что стремление к личному счастью - цель низших, тех, кто не предназначен великой цели. Те, на кого уповают, себе не принадлежат. Но Септим не был уверен в том, что его желание вернуть все туда, где оно было еще три дня назад - да-да, и Соланж! - характеризуется столь скудно и в столь презираемых терминах.
- Я не раб сигареты, - сказал из темноты старший кузен, - но иногда жалею, что в Шиповнике нельзя курить. В моей жизни есть кое-кто, потерять кого немыслимо. Шиповники не в курсе. Если бы это случилось - я не хочу об этом думать - мне пришлось бы начинать заново, с нуля, все. Учиться жить заново, потому что мой мир рухнет. Ты не знаешь Альбина Мяту? Он однажды потерял всех, и я заметил, что он не стремится кого-либо обретать. Так и не восстановился. Как ты собираешься это разруливать для себя?
Читать дальше