Виктор Федоров - Меч и щит

Но если бы речь шла лишь об отказе от прав в пользу Демми или Ари (Демарата или Архидама), все эти соображения я бы с легкостью отринул. В конце концов, войско наверняка поддержало бы меня, а левкийцы хотя и любили поболтать на своих симпосиях об элевтерии, то бишь свободе и независимости, давно уже поставляли в армию Антии не гоплитов, а исключительно штабных аксиоматиков [5] Гоплиты — тяжеловооруженные воины, аксиоматики — офицеры (левк.). . Дело свое они, что и говорить, знали превосходно, но из них нельзя было составить даже одной мало-мальски боеспособной тагмы. Так что, если бы мне пришлось иметь дело лишь с Демми и Ари, я бы ни за что не уступил трон без боя. Но тут… С кем биться? С родной матерью?! Ладно, если ей законность престолонаследия дороже первенца, то первенец не станет унижаться, а уйдет, образно говоря, хлопнув дверью и отряхнув прах родины со своих сапог. Пусть подавятся своей короной. Уж кто-кто, а я, в отличие от братьев (точнее, сводных братьев), как-нибудь не пропаду и без трона Антии.

Молчание между тем затянулось, и я понял, что настал патетический момент для прощальной речи. И, повесив ножны за плечо, обратился к матери:

— Что ж, я принимаю отцовское наследие вместе с отцовским родовым именем. И навсегда отрекаюсь от родового имени Ульфинг, на которое не имею права. Пусть никто больше не зовет меня этим именем и не причисляет к носящим его, ибо я отказываюсь его слышать. Я немедля покину страну, где мне нет места, и никогда не вернусь сюда иначе как по призыву своего отца. И с собой я возьму только то, что добыто мечом: одежду, взятую мною у северных варваров, и коня, отбитого жеребенком у вратников. А от Антии мне ничего не нужно — даже короны. Если мне когда-нибудь понадобится трон, я овладею им с помощью отцовского имени — мечом.

С этими словами я круто повернулся и, печатая шаг, направился к выходу из библиотеки. Уже в дверях я выпустил на прощание хугрскую стрелу:

— Я очень благодарен тебе, мать, за то, что ты наконец открыла правду. Но, боюсь, ты еще не раз пожалеешь об этом.

И вышел в коридор, совладав с искушением хлопнуть дверью не в переносном, а в самом буквальном смысле. Последние мои слова не были рождены внезапно прорезавшимся даром прорицателя. Как я уже говорил, единство страны моложе меня, и, чтобы сохранить его, нужно править твердой рукой. Где уж этим шалопаям Демми и Ари справиться с кормилом государственного корабля, они и на лодке-то в штиль потонут. Не пройдет и двух-трех лет, как сановники из Государственного Совета Антии сами пришлют ко мне посольство со слезными мольбами о возвращении. Я, само собой, уступлю, но прежде хорошенько поломаюсь и, разумеется, выдвину свои условия. Какие — там видно будет. Что же касается моей высокопарной прощальной речи, то она предназначалась не столько матери, сколько истории. Никто не смеет подслушивать беседу королевы с наследным принцем (или правильней сказать — со старшим сыном?), но я, выросший в этом замке, отлично знал: не пройдет и трех дней, как о нашем разговоре узнает весь двор, а через неделю — вся страна! Вот я и давал понять, что склонить меня к возвращению будет очень и очень непросто. Пусть готовятся!

А до прибытия посольства надо где-то осесть и чем-то отличиться, чтобы Государственному Совету не пришлось долго меня разыскивать. Скорее всего, наймусь в какую-нибудь армию. Но прежде чем уехать, я должен поговорить еще с двумя людьми.

Я встряхнулся и целеустремленно зашагал в восточное крыло замка. Удивительное дело, хотя в этих стенах проживало человек двести, мне по пути не попалось ни одной живой души, словно я гулял по заколдованной крепости Умарног. Наконец я остановился у низкой дубовой двери и грохнул по ней кулаком.

— Заходите, заходите, мой принц, окажите такую честь моему убогому жилищу, тут не заперто, — донесся изнутри голос Скарти.

Я сокрушенно покачал головой. Возможно, известия распространяются в замке еще быстрей, чем я думал. Сейчас узнаем.

Пригнувшись, я вошел в каморку Скарти и окинул взглядом помещение. Оно и так было тесным, но казалось совсем крошечным из-за того, что его загромождали многочисленные сундуки: большие, средние, маленькие и такие, которые неизвестно чем отличаются от шкатулок, но называются почему-то сундучками. Из иной мебели присутствовали только колченогий стул да кровать, застеленная белым одеялом из верблюжьей шерсти, которое тем более бросалось в глаза, что только оно и не вязалось со словами Скарти об «убогом жилище». В остальном каморка вполне отвечала этому описанию — голые каменные стены, освещение только из бойницы в противоположной от двери стене, а до потолка я мог дотянуться, даже не подпрыгнув. Я уселся на колченогом стуле и повернулся лицом к сидящему на постели Скарти.