Татьяна Талова - Кузнеца дочь

Жива осталась. С рук на руки передал Бьёрн Голубу, едва за ворота ступил. Ее тут же в дом понесли — отогревать, отпаивать, в чувство приводить. А Бьёрн — он сам пошел. Ему-то что, он воином был, крепким, закаленным, мокрую одежду на сухую поменял — и к Голубе. Да только за все время ни слова ни проронил, лишь вздохнул спокойно, как сказали, что над девчонкой гардской смерть больше не стоит. Единственное что — заболела, залихорадилась Голуба…

…- Мейтисслейви! — пожалуй, Бьёрн лучше и легче всего выговаривал чужое имя. — Э-э, Мейтисслейви! Думалось ли мне, младшему сыну Рагнара Черного, что буду я сидеть у постели больной и глупой девки, которая однажды на корабле приветила меня кулаком в грудь?

— Так ведь и мне не мыслилось, что станет задира и глупец вытаскивать из воды рабыню, от которой ему столько хлопот! — улыбалась Голуба.

Днем — лежа под теплым одеялом, хрипя и кашляя, — днем она могла улыбаться. По ночам же приходила Марена, насылала злые сны, не давала забыться, мучила — не умерла, спасли, в который раз уже, живи теперь! Здесь, одна — и родины не видать!..

А раз утром пришел Вестейн Даин.

— Твой меч, — тихо сказал он, кладя оружие у лежанки. Голуба даже больная не хотела спать далеко от кузницы. — Я нашел его у озера. Он тебя охранит.

— Не мой, — прошептала девушка.

Ведь он — хевдинг! — он не мог не понять, чей это меч. А что подумал норманн о том, что Голуба топиться шла с клинком в руках — то неведомо. А только тогда он не стал отказываться, только сказал:

— Тогда я буду твоим стражем.

— Я скую тебе кольчугу, потому что этот меч ищет смерти так же, как и ты сам.

И это все, что сказали друг другу гардская пленница и Вестейн хевдинг.

Как пришла Леля-весна! Легко ступала по земле — и даже в норманнской стороне радовалась Голуба ее приходу. Уже давно минула болезнь, уже давно лежала новая кольчуга — так и не подарила ее Вестейну дочь кузнеца. В полубреду-то мало ли что сказать могла — думалось Голубе. А теперь как ответит великий воин?

Уже давно хёвдинг по прозвищу Мертвый отправился в поход…

И так уж вышло, что ныне гостил в Нордрихейме великий конунг со своими воинам! И не мог не показать херсир ему новую диковинку, мастера из Гардарики — деву-кузнеца! Когда о том узнала Голуба, сжала кулаки — вот, ужель забыла, что рабыня все-таки? И значит, будут показывать гостям, словно зверя чудного, хвастать… Хорошо хоть, никто обнять насильно не пытается — Эгиль шутил, что боятся, кабы не схватила Свёль смельчака кузнечными клещами, да не прогулялась бы молотом по косточкам… А на самом деле, все знали, что слезы Голубы (даром, что рабыня!) для обидчика едва ль не смертью обойдутся… И первым заступится Вестейн Даин.

И раз утром пришел вместе с Гудмундом херсиром сам конунг, Халльвард Сильный…

— Я не верю, Гудмунд Гаутрексон, что эта девчонка тот кузнец, о котором ты говорил, — сказал конунг, улыбаясь в бороду. Халльвард Эйнарссон — он редко улыбался… И слова Голубы ему совсем не понравились!

— Хорош же правитель, не верящий своим слугам! — произнесла гардская пленница, равнодушно глядя в голубые северные глаза.

А я говорил уже, что ни один из северных правителей ни чем не покажет своей досады, если сказать ему что обидное. И то сказать — мудро это, да и у нас, ежели помните, больше в чести не тот князь, что с мечом бросается, про голову позабыв, а тот, у кого ума хватает вовсе без бойни обойтись.

— Твои рабы, — выговорил конунг спокойно, поворачиваясь к помрачневшему Гудмунду, — не научены правильно разговаривать с…

— А с кем? — девчонка сказала очень тихо. — Ты увидел меня в первый раз и решил, что вправе обвинять меня во лжи? Ведь я появилась здесь как кузнец, и никому не дала повода себя срамить!

Халльвард Эйнарссон разозлился, но не показал виду — ему ли, конунгу, обращать внимания на слова глупой рабыни и уж тем более, ругаться с ней? А вот старший Гаутрексон… он поймет, он уже понял, что неплохо бы ему наказать девчонку.

— Вот и докажешь, — усмехнулся конунг.

— Завтра…

И потом ругал ее Эгиль — мол, зачем затеяла глупую ссору, зачем, Свёль, тебе гнев самого конунга? А еще Эгиль боялся, что как бы не подарил Гудмунд херсир гардскую мастерицу своему повелителю — ведь там-то уж точно придется ей плохо, ой как плохо… А Голуба молчала.

А так вышло, что тем утром вернулся Вестейн Даин. Вернулся с добычей и новостями. И как всегда, встречала его мать, седая Раннвейг, и маленькая Гудрун. Но не было ни брата, ни — а ее Вестейн ожидал увидеть! — Мейтисслейви. Его странной привязанности к рабыне не понимал даже Гудмунд — хотел бы, думал херсир, была бы его, больно-то спрашивают рабынь! И девчонке было бы лучше, и брату… Пожалуй, понять его могла только старая Раннвейг. Вот и сейчас, едва обняв сына, она усмехнулась и сказала — иди, мол, к кузнице, нынче Свёль сковала меч для конунга.