Дэвид Геммел - Нездешний

— А если он не придет? — перебил Йонат.

— Тогда уйдем в горы и разобьемся на партизанские отряды.

Сарвай поднял руку.

— Один вопрос, генерал. Насколько мне известно, Пурдол рассчитан на гарнизон из десяти тысяч человек. Если даже мы доберемся туда, нас вместе с защитниками окажется не более шести тысяч. Сможем ли мы удержать крепость?

— Точный расчет нужен только зодчим да чиновникам, Сарвай. Первая крепостная стена уже пала — значит, гавань в руках вагрийцев, что позволяет им высаживать новые войска и подвозить припасы. Во второй стене всего двое ворот, и защитники держатся стойко. В третьей — одни ворота, и остается еще замок. Крепкий гарнизон способен удерживать крепость по меньшей мере три месяца — а больше нам и не понадобится.

Геллан откашлялся.

— Известно ли нам хоть что-нибудь о потерях в Пурдоле?

— Да, — кивнул Карнак. — Восемьсот человек. Шестьсот убитыми и двести тяжелоранеными.

— А как же Скарта? — спросил Йонат. — Дренаи, которые здесь живут, надеются на нашу защиту.

Карнак, не спеша с ответом, потер глаза. Этого вопроса он и боялся.

— Настало время трудных решений. Да, наше присутствие дает здешним жителям надежду, но надежда эта лживая. Скарту отстоять нельзя. Я это знаю, и Эгель тоже знает — вот почему он совершает маневры на западе, связывая вагрийцев и надеясь предотвратить вторжение. Мы без всякого толку держим здесь людей, которые отчаянно требуются в другом месте. Мы оставим здесь символическое прикрытие человек в двести... и это все.

— Город сотрут с лица земли! — с пылающим от гнева лицом поднялся Йонат.

— Его сотрут в любом случае, если вагрийцы решат взять его приступом. Сейчас враг ждет, когда падет Пурдол, и не решается вторгаться в лес. Если Пурдол выстоит, он спасет и Скарту, и прочие скултикские города. У Эгеля останется всего четыре тысячи человек, но из Скодийских гор придет пополнение. Мы должны помочь ему выиграть время.

Я знаю: вы думаете, что это безумие. Согласен с вами! Но все преимущества сейчас за вагрийцами. У них в руках все крупные порты. Лентрийская армия отступает перед ними. Дренан пал, дороги в Машрапур перекрыты. Один только Пурдол еще держится. Если он падет до выступления Эгеля, нам, как и всем дренаям, настанет конец. Дренайские земли раздадут вагрийским хозяевам, а их купцы только и ждут, когда наше государство вольется в Большую Вагрию. Если мы не возьмем свою судьбу в собственные руки и не рискнем всем, мы можем считать себя покойниками.

У нас, друзья мои, просто-напросто не осталось больше места для маневра. Выбора нет — остается хватать тигра за горло, уповая на то, что он выдохнется раньше нас. Завтра мы выступаем в Пурдол.

В глубине души Геллан сознавал, что это гибельная затея, и что-то шептало ему, что Карнак в своем стремлении помочь Пурдолу руководствуется скорее честолюбивыми, нежели стратегическими замыслами. И все же...

Не лучше ли последовать за одаренным свыше вождем к вратам ада, чем потерпеть бесславное поражение под началом у заурядного полководца?

В сумерки совещание закончилось, и Геллан побрел в свою каморку, чтобы собрать скудные пожитки в полотняные и кожаные седельные сумки. Три рубахи, две пары шерстяных носков, рукописный устав Легиона в истертом кожаном переплете, украшенный драгоценностями кинжал и овальная миниатюра на дереве с изображением белокурой женщины и двух маленьких детей. Геллан присел на койку и снял шлем, глядя на портрет. Когда ему впервые показали миниатюру, он остался недоволен, сочтя, что прелесть и радость этих милых лиц передана недостаточно хорошо. Теперь портрет казался ему работой истинного гения. Он тщательно завернул дощечку в промасленную кожу и уложил ее между рубахами. Потом вынул из ножен кинжал, полученный в награду два года тому назад: Геллан стал первым человеком, шестикратно завоевавшим Серебряный Меч.

Дети так гордились им на праздничном пиру! Одетые в лучшие платья, они сидели как маленькие взрослые, широко раскрыв глазенки и улыбаясь до ушей. И Карие не пролила ни капли супа на свое белое платьице, о чем весь вечер твердила отцу, Только жена Ания не пошла на пир, сказав, что от шума у нее болит голова.

Теперь они все мертвы, и души их затерялись в Пустоте. Смерть детей была тяжким горем, невыносимо тяжким. Геллан ушел в себя, не давая Ании никакого утешения. Одиночество сломило ее, и через восемнадцать дней после несчастья она повесилась на шелковом кушаке... Геллан сам нашел ее тело. Чума отняла у него детей, а жена ушла сама.