Светлана Крушина - Золотой холм

— Если ты убьешь меня, Китаро, — тихо, но значительно проговорил Терций, — тебе отсюда никогда не выйти. Тебя не выпустят.

Наконец, хоть какое-то выражение показалось на бесстрастном лице южанина. Но Терция это вовсе не порадовало. Китаро улыбнулся, и от его улыбки кровь стыла в жилах.

— Мне и не нужно отсюда выходить, — ответил он так же тихо.

Сдержанности Терция хватило ненадолго. Не раз ему приходилось видеть, как жгут книги, и он полагал, что сможет пережить и этот день тоже. Одной книгой больше, одной меньше… Но беда-то в том, что эта книга была не просто стопкой исписанных страниц, схваченных жестким окладом. Она была единственной в своем роде, она была — реликвией, она была — святыней. В ней жила мысль, пронизавшая тысячелетия…

Вначале Терций молча наблюдал за Китаро. Его охватила странная слабость. Китаро покрутил черную книгу в руках, полистал ее, словно хотел удостовериться, что она это — та самая. Меж тем, он едва ли умел читать. Лицо Китаро приняло сосредоточенное выражение, словно он постигал смысл, заключенный в убористых строках. Загрубевшие пальцы нежно гладили оклад, словно касались лица любимой девушки. Терций был буквально заворожен таким преображением южанина. И вдруг Китаро перевернул книгу, схватил ее за корешок и поднес к горящей свече. Страницы доверчиво раскрылись навстречу пламени, края их начали чернеть и скручиваться. Терций не выдержал и метнулся вперед, пытаясь выбить книгу из рук Китаро. Но тот отпрянул с куньей ловкостью, руку с книгой отвел в сторону, а вторую, свободную, выбросил навстречу Терцию. Удар пришелся точно в переносицу, и настоятель храма Бога Спящего, не издав ни звука, рухнул на пол.

Китаро быстро понял, что книги горят плохо. Он сел в кресло, где еще недавно сидел Терций, блаженно вытянул ноги и принялся рвать из черного тома листы, бросая их на пол. Горка желтоватой бумаги росла на глазах, и все же в книге оставалось еще довольно листов. Китаро сначала рвал их по одному, потом по два, три. Когда в руках остался только черный, обитый металлом оклад, Китаро отбросил его в сторону и взял со стола свечу. Медленно, чтобы не загасить робкий огонек, он поднес ее к горке бумаги. Листы загорались неохотно, нужно было их ворошить. Предмет, сгодившийся бы на роль кочерги, было нелегко сыскать в скудно обставленном кабинете. Использовать же в подобных целях меч Китаро счел кощунством. Наконец, под руку попался тонкий и легкий жезл, украшенный изображением мужской головы с закрытыми глазами. Вероятно, у этого жезла было какое-то ритуальное значение. В данный момент, впрочем, это было неважно.

Когда бумага прогорела, Китаро последний раз переворошил пепел, чтобы убедиться, что ни единого клочка не уцелело. Все сгорело дотла, приказ был выполнен в точности. Китаро поднялся, пересек комнату и остановился настоятелем храма, который навзничь лежал на полу. Китаро опустился рядом на колени и приложил ухо к его груди. Терций не дышал, и ударов сердца тоже не было слышно. На лице его застыло выражение крайнего отчаяния. Китаро медленно покачал головой. Жаль, что так получилось. Он не должен был никого убивать…

— Я сделал, как ты сказал, — тихо проговорил Китаро, подняв глаза к низкому темному потолку. — Теперь я могу прийти к тебе?

На несколько минут он замер, прислушиваясь; лицо его было неподвижной бронзовой маской с отверстиями вместо глаз. Тишина отдавалась звоном в ушах. Не поднимаясь с колен, он потянулся к мечу, вынул его из ножен и положил на колени. Все его движения были неспешными, неторопливыми и выверенными, словно он проделывал их уже множество раз. Еще немного посидел, вперив взгляд в блестящую полосу клинка. Торопиться было некуда, время на холме богов течет не так, как в мире людей. Там свои законы.

Клинок был слишком длинным, и Китаро размотал тканый пояс-кушак, который охватывал несколько раз его талию. Один его конец обернул вокруг клинка, отступив приблизительно на ладонь от рукояти, а второй — оставил висеть свободно. Обеими руками Китаро взялся за импровизированную рукоять из кушака, и, нацелив острие меча себе под грудину, снова медленно, будто во сне, поднял глаза к потолку…

— Поздравляю, Лионель! — с удовольствием проговорил Безымянный. Его огромные золотые глаза вспыхивали едва сдерживаемым нетерпением. — Один твой посланник справился с заданием. Надеюсь, что и у второго тоже все получится.

Нэль не успел ничего ответить, мелодичный голос Безымянного, словно нож, вошел в него чуть ниже грудины и взялся прокладывать себе путь вверх, ровно и страшно продираясь сквозь мускулы и кости. Боль была невыносимой. Оглушенный ею, Нэль припал к полу и зашелся в кашле. Гладкие камни под ним окрасились кровью. То была не иллюзия, соленый вкус крови Нэль ощутил и во рту.