Влада Воронова - Ратоборцы

— Я удивлён, магистр. Но пока воздержусь от суждений. И вам рекомендую.

Салливан взял ручку, подписал прошение.

— Когда рыцарь и генерал ордена, — сказал он, — начинает менять свои поступки по взятому из плебеев курсанту, в ордене ему делать нечего.

— Когда орден в погоне за властью начинает забывать о чести, рыцарю и генералу действительно нечего делать в таком ордене.

Салливан отшатнулся как от пощёчины.

— Пауль, что с тобой происходит?

— А что происходит с орденом, Мартин, во что он превращается? — Декстр шагнул к столу, опёрся о него ладонями, заглянул Салливану в глаза. — Более восьмисот лет мы не давали Соколам возродить «Полночный Ветер», берегли от него мир. Теперь же норовим побыстрее ухватиться за его рукоять. Мартин, неужели мы, рыцари, хуже пекаря? Максимилиан ведь сумел его уничтожить… Да и не в мече дело.

Декстр сел в кресло, мрачно уставился в пол.

— Мы превратились в скопище живых мертвецов, — сказал он. — Поэтому нам нет дела до благородства и чести, покойнику ведь всё равно, подонком его назовут, или героем. Он уже ничего не чувствует. Мы вурдалаки, Мартин, мы существуем только за счёт чужих жизней. Ты говорил, что ордену нужна свежая кровь. Действительно, нужна. Потому что мы, как скверно сделанное умертвие, можем существовать, только поедая сердца живых. Существовать, Мартин, но не жить. Власть орденов — это власть покойников над живыми. А мы ещё удивляемся, почему люди нас ненавидят… — Декстр с тоской приговорённого к казни посмотрел на Салливана: — Когда же мы умерли, Мартин? И почему сами не заметили своей смерти?

— Даже за половину того, что ты здесь наговорил, — ответил Салливан, — тебя положено отправить на костёр как изменника и еретика.

— Отправляй, — равнодушно сказал Декстр.

— Дурак! — громыхнул кулаком по столу Салливан. — Я ведь люблю тебя. Ты был моим учеником. Всё равно, что сыном. Мне легче себя убить, чем тебя… Но почему, зачем ты сказал об ордене такое?

Декстр подошёл к Салливану, тронул его за плечо. Салливан поднялся.

— Потому что это правда, — ответил Декстр, глядя ему в глаза. — Потому что я тоже люблю тебя — как отца, как друга. А значит, правду сказать обязан, или это уже не дружба. Не любовь. — Декстр мягко улыбнулся. — А теперь выносите приговор, магистр.

— И такого дурака великовозрастного я отпускаю одного в огромный сложный мир, — вздохнул Салливан. — Пауль, убить сына или ученика намного хуже, чем убить себя. Если самоубийца просто трус, то сыноубийца ещё и подлец, перекладывает свою вину на другого. То, какими становятся наши дети и ученики, во многом определяем мы сами. И отвечать за них должны сами. Принимать и их заслуги, и их позор. Помнить, что наши дети не вещи, а люди, иначе и мы сами теряем право быть людьми, превращаемся в вещь. — Салливан взъерошил Декстру волосы. — Может, ты и прав, мальчик. А может, это самая большая ошибка в твоей жизни. Но мешать тебе я не стану. Это твой выбор и твой путь. Я и так слишком долго висел у тебя на шее как гиря.

— Учитель…

— Нет, — строго перебил Салливан. — Ты уже давно не ученик, рыцарь Пауль Декстр.

— И не рыцарь.

— Рыцарь, — твёрдо ответил Салливан. — Орден ты предал, всё верно, но сохранил верность себе и рыцарству. Ты поступаешь правильно, Пауль. Не лжёшь ни ордену, ни себе. Ты не веришь Ястребам, и уходишь от нас. Как магистр я буду вынужден сжечь твой пояс и вычеркнуть тебя из родового свитка Декстров, но как учитель в прошлом, как друг в настоящем, я горжусь тобой.

Декстр опустил голову.

— Даже и не думай нос вешать. — Салливан слегка щёлкнул его по кончику носа. — И, Пауль, без ложной скромности — чем я могу тебе помочь?

— Чижик послезавтра проходит лабиринт, — сказал Декстр. — Я хотел бы ждать его у двери. Это здорово помогает, когда знаешь, что тебя ждут.

— Почему ты хочешь его ждать? — удивился Салливан.

— Потому что он мой друг.

Салливан сел за стол, рассмеялся невесело.

— А вот теперь я тебе завидую до ломоты в костях. Знаю, что и глупо, и гадко, а всё равно завидую. У меня такого друга не было никогда.

— Так значит будет.

— Хотелось бы верить, — хмыкнул Салливан.

— Я верю, — ответил Декстр.

Лабиринт — труднейшее из всех испытаний, которые только могут выпасть на долю рыцаря. Поэтому геометрики, что курсанты, что посвящённые, не обращали внимания ни на хмурое небо, ни на ленивые побрызги дождя, ни на отставного генерала Декстра, заявившегося на церемонию в гражданском.