Выбор Дэнны

Но прямо сейчас Дэнне все равно, кто кого натянул на экзамене, и чей он мальчик, и что происходит со всем остальным миром. Только руки капитана имеют значение, губы его и волосы, щекочущие шею, и его крепкие ягодицы под ладонями Дэнны, и член его, налитой, твердый, вторгающийся в тесную плоть. А потом капитан делает ему минет, не слишком умело, но с большим энтузиазмом, и Дэнна вопит, как резаный, кончая, и отворачивает лицо, чтобы капитан не увидел написанного на нем абсолютно неприличного сумасшедшего счастья. И они еще долго лежат, не расцепляя объятий, и руки капитана никак не могут остановиться — поглаживают Дэнну, странствуют по его телу, как большие нежные мурашки, и Дэнне так хорошо и уютно, как давно уже не было. Мысль: «Ой, что ж я сделал–то?» — появляется много позже, когда он в предрассветных сумерках бредет к дому Лэйтис, на негнущихся ногах, судорожно соображая, что ей сказать по поводу ночного отсутствия… Напрасный труд. Ее нет.

И он начинает бегать к капитану Тинвейде, иногда с беспримерной наглостью оставаясь у него до утра. Он не слишком скрывается и лгать, буде Лэйтис станет задавать вопросы, не намерен. Но вопросов она не задает, всецело занятая делами крепости, даже когда не застает его дома. «Ей все равно, — с ожесточением думает Дэнна. — Ей все равно, даже если я стану трахаться с мальчишкой Кунедды прямо на ее кровати!» Но гроза разражается, когда меньше всего ее ждешь.

Поздним вечером в доме капитана Тинвейды раздается стук в дверь. Капитан влезает в штаны и идет открывать, притворив дверь спальни. Почему–то сердце Дэнны сжимается в предчувствии беды. И не только сердце. Верно ведь говорят: как задницей чуял! Дверь спальни распахивается пинком, на пороге двое солдат.

—Одевайся, парень, пойдешь с нами. Приказ командира крепости.

За их спинами Дэнна видит капитана, и лицо у него странное — как будто он подумывает, не затеять ли ссору. Поймав его взгляд, Дэнна еле заметно качает головой. Он выбирается из постели и начинает одеваться. Солдаты беззастенчиво его разглядывают и даже, кажется, отпускают какой–то похабный комментарий вполголоса. У Дэнны кровь так стучит в ушах от волнения, что он не может разобрать слов. Лицо у него пылает, и руки чуть дрожат.

—Заковывать будете? — угрюмо спрашивает он.

—Ну, я бы тебя заковал… пару раз, — глумится один из солдат. — Жаль, не велено.

Хорошо, что темно и никто из знакомых не видит, как Дэнну ведут под конвоем через плац. Он еле переставляет ноги, придавленный стыдом и чувством вины. «Она знала. Она все это время знала», — стучит у него в голове.

Его приводят на гауптвахту и сажают под замок. Близкий к отчаянию, Дэнна бросается на узкую койку, уткнувшись в подушку. В камере горит свеча, отбрасывая неверные, колеблющиеся тени. Тепло, но Дэнну бьет дрожь. Мечты о леди Лизандер с плеткой в руках вот–вот грозят осуществиться. По крайней мере, по щекам она его точно отхлещет. Или… прикажет выпороть на плацу? От этой мысли Дэнне чуть не становится дурно. И совершенно не к месту вспоминается нашумевший трагический случай времен Степного передела. Лэйтис Лизандер, тогда еще лейтенант, приказала бить плетьми дезертира, бросившего свой пост: «по законам военного времени». А он возьми да и скончайся — сердце не выдержало. Трибунал обнаружил, что несчастный парень принят был в гарнизон за взятку, в обход установленных правил, чтобы избежать тюрьмы, и медкомиссию не проходил, а то бы его попросту не допустили до службы. Лэйтис оправдали, капитана, ведавшего набором новобранцев, разжаловали, матери погибшего назначили пенсию, как будто он погиб на боевом посту…

Единый боже, ну о чем он думал, когда собрался изменять Хазарат?

Услышав какой–то шорох, Дэнна вздрогнул, вскинул голову — и застыл, глядя на леди–капитан. Только человек, несколько лет имевший дело со степняками, умеет ходить так неслышно, даже в подбитых железом сапогах. Сколько уже времени она вот так вот стоит, прислонившись к стене?

Дэнна и не подозревает, как хорош в этот момент: растрепавшийся, в расстегнутой рубашке, лицо раскраснелось, ресницы слиплись, губы полуоткрыты в безмолвном «о!». Глаза ее зажигаются хищным огнем. Не успев пошевелиться, он схвачен в кольцо сильных рук, привычных к мечу и копью, и опрокинут на койку. Инстинктивно он делает попытку вырваться — где там, железные пальцы стискивают ему подбородок, причиняя боль, не давая отвернуть голову. Она заглушает своим ртом его протестующий вскрик и не выпускает, пока он совершенно не прекращает сопротивление.