Лилия Баимбетова - Перемирие

Дрожащей рукой я провела по мокрым от снега волосам и тоже продолжила подъем. Ноги у меня подгибались: я ясно понимала, что только что была на грани смерти и только едва-едва не перешагнула эту грань. Если бы я шевельнулась, если бы… мы оба были бы уже мертвы в эту минуту: я-то уж наверняка, но льщу себе надеждой, что он тоже вряд ли сумел бы избежать моего меча.

Остальной путь прошел без происшествий. Никто не встретился нам на лестнице. На площадке третьего этажа в огромном, богато изукрашенном зеркале странно отразились высокие фигуры Воронов в грязных мокрых плащах. И тогда я совершенно неожиданно подумала, как все-таки успокоился этот «благословенный» Север и как все-таки устарело это название — Птичья оборона — и все, что было с ним связано: часовые на стенах и возле ворот, патрули в горах. Все это было уже никому не нужно и делалось только из преклонения перед тысячелетней традицией. Это была не военная крепость, а самый обычный феодальный замок, и Ольса была не чета властительницам древности, встававшим с оружием в руках на порогах своих крепостей. Все это было уже в прошлом.

Это было мое личное открытие, и оно страшно взволновало меня; мне было уже не до Воронов. Что бы я ни говорила, но Север и Птичья оборона очень много значили для меня — по одной только, совершенно простой причине: ведь это и было мое прошлое, то самое мое прошлое, которого я не помнила и которое мечтала когда-то вспомнить, на котором все так сошлось для меня. Но на самом деле я ничего ведь не знала о Севере, я только наслушалась рассказов и обманулась всей этой внешней воинственностью, а за ней скрывалось одно лишь сытое благополучие…

Я проводила Воронов до дверей, но не стала заходить. Они немного задержались в коридоре, откровенно разглядывая меня. С натянутой улыбкой я стояла под их пристальными взглядами и молчала. Я прекрасно знала, что они думали обо мне: слишком молода для тцаля и, наверняка, неопытна.

Дарсай зашел в комнату первым: все, что его интересовало, он явно во мне уже увидел.

Возвращаясь к себе, в проходе между двумя коридорами третьего этажа я наткнулась на Ольсу, сидевшую на широком каменном подоконнике. Она уже сняла шубку и сапожки и переоделась в свое свободное легкое платье, в котором ходила только в спальне и в своих комнатах. Она сидела, завернувшись в пушистую белую шаль и положив ногу на ногу. Из-под юбки выглядывала маленькая нога в изящной белой туфельке на каблуке с железной набойкой. Это были ее «домашние» туфли, в которых она ходила исключительно в здании крепости и иногда во дворе.

Я замедлила шаг, подходя к ней. Ольса печально смотрела на то, как я выжимаю волосы, насквозь вымокшие за время моего пребывания во дворе. В полутемном коридоре, в белом, с распущенными волосами, она казалась каким-то видением. Обычно бледная, она раскраснелась, на щеках горел румянец. Прислонившись льняноволосой головой к гранитному проему окна, она смотрела на меня печальными серыми глазами, до шеи закутанная в шаль, и легонько, словно бы бессознательно покачивала ногой.

— Они чудовищны, — вдруг сказала Ольса своим резким голосом.

— Что?..

— Они чудовищны! — крикнула она, не меняя ни своей позы, ни выражения своего лица, даже не шевельнувшись.

— Ольса, ты что?! Услышат!

— Я не могу! Я не могу! Я не выдержу! — выкрикнула она еще страшнее, все с тем же застывшим, растерянным выражением лица, — Как я могла! Впустить их — в крепость!

— Ольса! — громко сказала я.

— Ты! Ты! Ты! Ты — Дарринг! Как ты могла привести их сюда! — выкрикивала она все глуше, и глаза ее наполнялись слезами.

И тут я разозлилась.

— Прекрати! — сказала я, — Это не нильфы, Ольса, с ума ты, что ли, сошла?

Одна слеза скатилась по пылающей румянцем щеке. Ольса вдруг всхлипнула.

— Они хуже! — крикнула она мне в лицо, — Они хуже! Хуже! Они чудовища!

Она разняла руки и, уткнувшись лицом в ладони, разрыдалась. Плечи ее содрогались, длинные кудри свесились вниз. Звук рыданий далеко разнесся по пустому коридору.

— Ольса, ты, что, совсем свихнулась?! — сказала я, — Хочешь, чтобы тебя тут увидели?

И тут мне пришло в голову то, о чем я заранее и не подумала, а надо было. Видно, кто-то из Воронов оскорбил ее каким-нибудь грязным предложением, они на это вполне способны. Вороны очень падки на женскую красоту, особенно выделяют они блондинок, и при этом они не считают женщин за существ, равных себе, и непривычную женщину могут очень сильно оскорбить. Сделать это мог любой из них, одного-то, правда, можно было исключить: дарсай был занят тем, что оскорблял меня.