Лилия Баимбетова - Перемирие

Мы словно являемся катализатором друг для друга. Отсюда, наверное, и родилась эта вера в то, что мы являемся изначальными противниками, космическими противоположностями, призванными дополнять друг друга, такими же, как лед и пламя, земля и воздух, пустота космоса и твердь планет. Как символ тайцзи [5] тайцзи (кит. Великий предел) — источник и причина всех вещей. В нем соединены два первичных космических начала — Ян и Инь. не может существовать без ян или инь (попробуй, убери что-нибудь, и что останется? — бессмыслица, не способная затронуть ум или сердце), так и космогония Границы основана на встрече двух противоположностей, единых по сути, — Ворона и Охотника.

Со стороны, возможно, покажется, что здесь нет места подобным фантазиям. Для кого-то что северная, что южная граница человеческих земель — все едино: мы по эту сторону, они — по ту, и пусть лучше они не появляются на нашей стороне. Все так. Вороньи банды переходят Черную речку, чтобы грабить и убивать, они воруют скот и угоняют женщин. Целый народ живет этим, они ведь не занимаются земледелием и ремеслами, это народ воинов. Или бандитов, это уж с какой стороны посмотреть. Ну, а Охотники, это хранители границы, они, в сущности, выполняют те же функции, что и Птичья оборона на севере. Но это всего лишь видимость; ни одного на всем протяжении Границы Охотника — ей-богу — не волнует человечество или даже те фермеры, которые жизнями расплачиваются за свой скот…

И вот они ехали сюда — частица юга и моей жизни. Как же я соскучилась по ним за эти три недели. Слышно было уже звяканье сбруи и звук движения нескольких лошадей по вязкой дорожной грязи. Они приближались, слышны стали далекие звуки тихого разговора на каргском. Наконец, они въехали во двор. Кейст, увидев их, улыбнулся уголком рта.

Рослые мрачные всадники на черных жеребцах ехали в ряд. Из-под надвинутых капюшонов сияли алые глаза — словно светились собственным светом в темноте ранней зимней ночи. Они въехали во двор как на параде.

— Если есть что-то незыблемое в этом мире, — пробормотал кейст, — то это их чертово высокомерие.

Я представила, сколько глаз следит сейчас за этим выездом из темных, казалось бы, пустых, окон, и едва подавила смешок. На северян они, наверное, произвели впечатление; тем более, если учесть, что здесь уже почти шесть веков не видели ни одного нелюдя. А Воронам не занимать величия, оно у них в крови. Эти всадники, словно возникшие из темноты, их необычайно гордая осанка…. И за сумерками не видно, насколько они измучены этой поездкой. И только вместе с отголосками их мыслей я чувствовала их страшную, не проходящую усталость.

— Дорога для них была тяжела, — сказал кейст все так же тихо, словно боялся, что они могут нас услышать.

Да-а… Плащи их промокли насквозь и были заляпаны грязью. Они были уже не так далеко, и даже в темноте видно было, что у двоих намокшие, отяжелевшие капюшоны сползли на плечи, открывая черные шлемы с полосой металла между огромных алых глаз. Мне казалось, что я, стоявшая только чуть больше получаса во дворе, уже промерзла до костей и даже глубже: была та самая мерзкая сырая погода, в которую замерзаешь хуже, чем при любом морозе, — а уж что чувствовали они, еще большие южане, чем я…

— Два веклинга, — еле слышно проговорил кейст, — хонг, рядом дарсай, второй справа.

— Я вижу, — сказала я одними губами.

— Что будешь делать?

— Пойду к ним. Нет, ты останься.

Я раздергивала мокрые завязки плаща, наконец, справилась с ними, сбросила плащ, чтобы виден был меч. Мои промокшие сапоги шлепали по лужам, и во все стороны разлетались брызги. Направление ветра изменилось, и снег летел мне в лицо. Я жмурилась, снег слепил мне глаза, и я почти не различала Воронов, только видела какие-то непонятные темные фигуры, но своим внутренним взором я видела их — на таком-то расстоянии — так же ясно, как при свете дня. Я даже чувствовала, как у младшего, хонга, дрожит рука в перчатке, державшая поводья. Когда между мной и всадниками оставалось шагов пятьдесят, и я, и они остановились.

Снег летел мне в лицо. Я смотрела на них, они — на меня, и алые глаза их так и светились в темноте. С одного края были два веклинга, старшие офицеры, один, чувствовалось, был гораздо старше другого. С другого края был хонг, средний офицер, самый молодой среди них. Между ним и веклингами был дарсай, командующий, стратег, равный мне по званию. Но не по возрасту, разумеется. У Воронов звание стратега присваивают только, когда офицеру исполниться сто лет, никак не раньше, у них вообще присвоение званий четко привязано к определенному возрасту, и моя стремительная карьера была бы среди них невозможна.