Светлана Дильдина - Сильнейшие

— Живо, пока весь Юг не сбежался!

И бросил на утоптанную дорогу фиолетовые зерна прозрачнейших аметистов: камни тут же умерли и растаяли, уничтожив следы.

Недешево обошлось похищение Северу, а уж северянам троим — тем более. Каждый из них сейчас не одолел бы и белку. Лачи пожертвовал едва ли не лучшим из ветви своей и Опоры.

К счастью, целы остались все.

Весть о гибели оборотня разнеслась быстро. Чей «след» остался возле ручья, не сомневался никто, земледельцы и ремесленники перешептывались — так и знали, что этим кончится. Народ юга был очень зол. Тела не нашли… но это ничего не значило. Земля у ручья и на руднике была не просто опалена — сожжена до костей. Стволы вековых кедров превратились в липкий черный прах.

— Он все же не смог совладать с собой, — сказал дед, и в голосе была не столько горечь от потери внука, сколько сожаление — теперь Род Тайау вряд ли удержится наверху. А мог бы… но слишком многим насолило одно существование того, кого звали — Дитя Огня.

— Он был не один, — сказал Къятта. Но дед отмахнулся — на месте выплеска темного пламени искать чей-то чужой след все равно что искать его в струях ручья. Смыло все.

— Он был не один, — настаивал старший внук… теперь — единственный. — Я умею читать следы. Их старались не оставлять, но оставили кое-что; а потом те, что были возле ручья, выбрались на дорогу…

— Ищи, если хочешь. Расспрашивай. Дорога проходит мимо селений — хоть кто-то да видел твоих незнакомцев. Только не заходи слишком далеко. Ты и в океане можешь искать его след.

— Это был север, — сказал молодой человек угрюмо и зло.

— Ах, север… даже твоя ненависть должна бы иметь пределы. Может быть, ссору вчера из-за женщины-алого пояса тоже затеяли с их подачи? Ты слишком мечтал о войне… повод есть, но оружия нет. Къятта постоял миг неподвижно, вдохнул глубоко, будто в воздухе пытаясь уловить ответ. И что-то решил для себя.

— Это был север, — бросил через плечо, перешагивая через порог. — И кто-то привел сюда эсса… хоть об этом подумайте.

Больше он ни с кем не разговаривал. Оседлал лучшую грис и в сопровождении помощника Хлау и еще одного из синта умчался невесть куда.

"Я думал — он создан убивать, а я — исцелять. Что может быть между нами общего? Но его нет…"

Половинка ореха валялась на тропе. Смешно, сказал себе Огонек. Я — свободен…

Вокруг толпились песни, спетые в этом доме, постепенно становясь тенями — и тая.

Маленьким ножом отрезать густые пряди было не так легко, волосы скользили и нож норовил вывернуться из руки. Отрезанные волосы уносил ветер, по траве и над травой — не собрать потом. И не подумал о ветре. А собирать придется, и бросить в костер. Не оставляют часть себя чужому саду…

— Зачем? — раздался сзади прохладный мягкий голос. Киаль стояла на ступенях террасы.

Огонек не понял сначала — что зачем? Костер, про который только что думал? Потом сообразил.

— Ала, то, что прошло, не вернется. И у меня в душе — тоже. Мне больше нечем отметить эту перемену.

— А я подумала — чтоб походить на… них.

Хотела сказать "на него", понял подросток. Пожалела. Она?

— Нет, ала.

— Мой брат не думает, что ты здесь. Не помнит про тебя. Это для тебя лучше.

— У тебя два брата.

Плотно сжатые губы не давали сорваться иным словам.

Киаль пожала плечами — зазвенели браслеты, и будто птичьи крылья мелькнули возле ее рук.

— Тебя будут кормить в этом доме, если пожелаешь остаться.

Ушла, мелко ступая, словно танцуя.

На окраине Асталы возвышалась скала, с нее хорошо было прыгать в реку. Огонек не хотел оставаться под крышей дома Тайау, а к скале выбрел случайно. Вскинул голову — там, наверху, бродили дождевые темные облака, порой сталкиваясь лбами. Тевари вспомнил Повелителя Орлов — и полез на скалу.

Совсем не страшно было, подумаешь, высота.

Отсюда было видно далеко. Небо в низких тучах, серо-лиловое. У горизонта, над верхушками деревьев — светлая полоса. Ветер то поднимался, то затихал. Холодный.

"Я — песчинка между жерновами", — думал Огонек, обхватив колено рукой. Вторую ногу свесил с обрыва.

Короткие рыжие пряди, неровно обрезанные, растрепались во все стороны, мешали смотреть.

"Песчинка. Но жернова остановились. А я лежу на камне, не зная, придут ли они снова в движение".

Тошно было от мыслей. От ветра. От неба.

"Раньше, когда жернова работали, я не знал про них — но пытался им помешать. А сейчас… мне действительно все равно".