Анна Котова: Северные горы

— Какое красивое одеяло, — сказала она. — У вас любят яркие краски, да?

Артан растянулся рядом с ней на спине и заложил руки за голову, глядя в синее высоченное небо.

— У нас очень длинная и холодная зима, — отозвался он. — Это у вас тут вечное лето. Сейчас в наших горах уже лежит снег. Все кругом белое, иногда немножко черного. Глаза устают от однообразия. Поэтому мастерицы ткут долгими зимними вечерами разноцветные одеяла. Это выткала моя картага икыз.

— Кто? — переспросила Карина.

— Картага икыз. Жена младшего брата моего дедушки с материнской стороны.

— Двоюродная бабушка?

— Ну примерно.

Турепанин закрыл глаза.

Карина покосилась на него. На коричневых щеках лежали густые черные ресницы. Страшных светлых глаз не было видно.

"Если бы не глаза, он был бы красив, хоть и такой темный", — подумала Карина. Высокий лоб, высокие скулы, прямой нос, довольно длинный, но все же не чрезмерно большой. Твердый рот. Красивое темное ухо из-под пряди жестких черных волос. В ухе целых четыре серьги — резные серебряные колечки. Наверное, каждое что-то означает — у них же не бывает просто украшений. А в носу, между прочим, никаких колец нет. И в волосах никаких перьев и бус. Забавно, все утверждают, что турепане увешаны амулетами с ног до головы… Карина попыталась вспомнить, а видела ли она сама хоть в одном турепанском носу серьгу? Получалось, что нет.

— Я вам нравлюсь? — спросил Артан, не открывая глаз. Ох, почувствовал, наверно, как она уставилась! Карина покраснела и ляпнула, не задумываясь:

— Да, когда глаза закрыты, очень нравитесь.

Турепанин засмеялся. Ресницы распахнулись. Светло-серые глаза смотрели прямо ей в лицо. Или даже глубже.

Карина в смущении отвернулась. Ей было отчаянно жарко и неуютно. Хотелось вскочить и убежать. И в то же время хотелось остаться на месте и подождать — вдруг… Что вдруг? Если б она понимала!

— Как вы думаете, вода теплая? — спросила она, чтобы разогнать странное тревожное молчание.

— Полагаю, да, — отозвался Артан. — Хотите поплавать?

— Плавать я не умею, — вздохнула Карина. — Но воду люблю. Пойду-ка поброжу у берега.

Ну вот, она и вскочила. И убежала — с одеяла на мелководье. Подобрала подол, чтобы не замочить.

Дно было песчаное, ласковое. А вода темная, хоть и прозрачная. Ноги казались совсем коричневыми. (Как у турепанки, — подумала Карина и снова залилась краской.). Она оглянулась. Артан сидел на одеяле и смотрел на нее.

И тут на Карину что-то нашло. Наверное, какой-нибудь злой дух пихнул ее в бок. Услышал настоящее имя и подобрался слишком близко. Глядя прямо в лицо Артану, она подняла руки и медленно расстегнула застежку на спине. Потом, не отводя взгляда, ухватила платье за подол и очень-очень медленно потянула его вверх. Сняла через голову, бросила в траву, не глядя, куда оно упало. Опустила руки. Постояла и сделала шаг назад. И еще шаг. Вода поднялась выше колен. И еще назад. Вода коснулась тонкой материи черных трусов. "Не ходи дальше, — сказала она себе, — плавать ты не умеешь", — и шагнула еще. И оступилась. И ушла под воду с головой. Темный ужас накатил, вытеснив все шальные побуждения, двигавшие ею. Она забарахталась, забила по воде руками, выскочила вверх, снова упала, захлебнулась — и вдруг рядом оказались большие сильные руки. Она вцепилась в них, закашлялась, закричала, булькая.

— Тише, тише, все уже позади, — сказал Артан, прижимая ее к груди. — Не бойся, ты не утонула. Тут ведь совсем мелко. Пойдем на берег.

Карина обхватила его руками за шею и заплакала.

--

Когда девушке исполняется тринадцать лет, взрослые женщины ее семьи уводят девушку в лес на три дня. Ни один мужчина не должен знать, что там происходит — это чисто женский обряд, и если я кое-что все же выведал, так только потому, что наше язычество тоже понемногу разрушается под действием упорной реки времени, размывающей старые дамбы и уносящей замшелые камни древних табу в море прошлого. Так что старшие сестры, живо обсуждавшие между собой таинство посвящения, не обращали внимания на то, что я кручусь неподалеку, навострив уши. Позже, в университете, я уже знал, о чем спрашивать, и навел кое-какие справки у студенток, и они не слишком краснели, рассказывая мне об обряде. Ничего особенно страшного или неприличного в нем вовсе нет: женщины все вместе постятся, разводят костер, подбрасывают в него некоторые травы, отчего у них начинаются галлюцинации, поют обрядовые песни (вот тексты их, насколько я понял, довольно-таки откровенны, поскольку их узнать мне не удалось), омывают виновницу торжества в трех росах, в трех ручьях и в козьем молоке, заплетают ей косы по-новому, нарекают ее новым тайным именем, надевают новое платье со взрослым рисунком, впервые дают попробовать хмельного меда и, подвыпив, всласть сплетничают о мужчинах, делясь жизненным опытом. Девчонки возвращаются из леса донельзя гордые собой, наделенные новым женским знанием об устройстве мира, и начинают, получив благословение старших, напропалую кокетничать с парнями. Даже есть поговорка: "стреляет глазами, как тринадцатилетняя". Занятно, что обряд инициации для юношей, вероятно, еще лет сто назад существовавший, отмер, а женский вполне жив. Так что у наших женщин у всех поголовно — по два тайных, настоящих имени, а у мужчин — только по одному. Наверное, и поэтому тоже они так задирают перед нами нос…