Ольга Громыко - Кому в Навьем царстве жить хорошо

Ничего Алена не ответила, только крепче ко мне прижалась.

Начал было царь руку подымать, лучники тетиву оттянули, — да передумал, решил поглумиться напоследок:

— Давай, Сема, мы с тобой потехи ради на мечах сойдемся, моя сабелька супротив твоего кладенца. Пока биться будем, дружина твоих друзей не тронет, а ежели, не ровен час, начнешь верх одерживать, уж не обессудь — из луков тебя пристрелят, для поддержания царского престижу. Ну, а коль сгинешь в неравном бою, честь тебе и слава — тут и прикопаем, а я себе нового поединщика выберу.

Алена мне на ухо шепчет прерывисто:

— Сема, не соглашайся! Все равно он нас убьет, только муку продлишь!

Друзья-побратимы молчат согласно, царевой блажи потакать не советуют.

Спешился я неторопливо, меч из ножен вытянул. Травление золоченое от острия до черена переливами на свету заиграло.

— Кладенец-то отдай, — говорит Вахрамей. — Кладенцом я биться буду. Моя сабелька тоже хороша, не гляди, что ржавая и треснутая, с ней еще мой прадед в поле ходил — капусту по осени вырубать.

— Сема, — чуть не плачет Алена, — что ты делаешь? Он же тебя на кусочки посечет, из живого сердце вынет!

Бросил я Вахрамею кладенец:

— Подавись, собака!

Дрогнул мой меч в чужой руке, зазвенел недовольно. Половину силы растерял, да против сабельки Вахрамеевой и четверти много будет.

Сошлись мы, покружили друг против друга, примерились к супротивнику. Кабы нам обоим кладенцы али сабельки — с трудом, а уложил бы я Вахрамея. Царь к мечу привычен, да тороплив, это его и сгубило бы, ан кладенец сам себе поживу ищет, на мечника только вполовину полагается, в любом доспехе щелочку найдет, под встречный удар подставится, мимо отведет. Его же лезвием к лезвию не примешь, перерубит саблю вместе с поединщиком, только плашмя отбить и можно. О победе и помышлять нечего, продержаться бы подольше, жизнь друзьям продлить.

Стакнулись мечи, взговорили по-своему. Кладенец волком матерым, сабелька шавкой дворовой. До чего обидно против своего меча биться, помимо воли думаешь: тут бы я ловчее замахнулся, а здесь поднял повыше!

Теснит меня царь, я знай отмахиваюсь, как палкой от оглобли. Гомонит дружина вахрамеевская, ставки делает, сколько продержусь. Соловей, гляжу, тоже мелочь какую-то отсчитывает. Тут Алену кто-то с седла потянул, закричала она, упираясь да царапаясь. Отвлекся я на крик, пропустил удар гибельный. Тут бы поединку и конец, да ослушался кладенец, не пошел против хозяина, вильнул в сторону. Распорол мне правый бок до ребер, под рубахой горячо да мокро стало. Попятился я вверх по горочке, свободной рукой порез зажимаю. Расступились конники, меня, а вслед и Вахрамея пропуская. Царь в раж вошел — кладенец так и свищет. Загнал меня на самую верховину, еще и измывается:

— Куда, Сема, торопишься? Без коня на две сажени все равно не прыгнешь, а колдовать я тебе не дам!

Кабы я сам знал куда! Время тяну, а там авось что случится.

Вдругорядь меня царь зацепил, плечи подрезал. Правая рука плетью обвисла, сабля разом пудовой стала, едва удержать. Поигрывает царь кладенцом, посмеивается:

— Сдаешься, Кощеич?

Показал я ему молча палец срединный.

Замахнулся Вахрамей в последний раз…

Тут-то и пришел черед авосю случайному: раскрылся свод над горочкой, солнышко лучик показало, да сразу и отдернуло — провалился в навье царство мужичонка неказистый, штаны в заплатах, рубаха веревочкой подпоясана, в каждой руке по гусю-лебедю задушенному. Вахрамея по земле распластал, сам сверху сидит, озирается, рот раскрывши: место незнакомое, вокруг дружина конная да пешая, ковры летучие на ветру мелкой рябью перекатываются, я над ним с саблей стою, от слабости шатаюсь — башка кружевами розовыми перевязана, весь в кровище, будто упырь какой.

Затряслись у мужика все поджилочки.

— Занесла же меня нелегкая не ко времени!

— Что ты, мил человек, в самый раз!

Наклонился я, выдернул у Вахрамея свой кладенец. Завозился царь, руками-ногами задрыгал:

— Слазь с меня сей же час, недоумок сиволапый!

Посмотрел мужик под себя с удивлением, рукой пощупал:

— Никак, придавил кого? Не серчай, добрый человек, вот те гуся за урон! Ишшо тепленький…

Вахрамей гуся не берет, ругается пуще прежнего:

— Пошел вон, смерд! Как ты смел честный бой задом своим безродным прерывать?! На дыбе уморю!!!

Откатился мужик в сторону, гусей бросил и от греха подальше в траве высокой схоронился.

Вскочил царь на четвереньки, а дальше кладенец не пущает — меж лопаток Вахрамею уперся.