Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

— Коровы, курицы… Скоро ты сделаешь из него целое крестьянское подворье, — рассеянно пробормотал Семай. — А что он изучает в библиотеке?

— Ничего. Берет, что попадется под руку, и читает, а потом приходит за книгой из совершенно другой области. Я не рассказал ему про хайские архивы, а он не потрудился спросить. Сначала я был уверен, что он вынюхивает что-то в частных архивах. А оказалось, ему на всю библиотеку наплевать.

— Возможно, в его выборе книг есть некий общий смысл. Связующая нить.

— Ты хочешь сказать, что бедный старый простак Баараф не увидит картину, которую рисуют у него под носом? Сомневаюсь. Я знаю библиотеку лучше любого из ныне живущих. Я изобрел собственную систему, по которой надо расставлять книги по полкам. Я прочитал больше книг и нашел между ними больше связей, чем кто бы то ни было! Если я утверждаю, что его болтает по библиотеке, как пушинку в ветреный день, значит, так и есть!

Семая это известие почему-то не удивило. Да, библиотека — всего лишь предлог. Дай-кво послал Маати Ваупатая расследовать смерть Биитры Мати. Это ясно. Неясно только, почему. Поэты никогда не вмешивались в традицию наследования, их дело — поддерживать и порой умерять пыл выжившего претендента. Каждый хай правил своим городом, принимал почести, судил. Поэты не давали городам воевать друг с другом и способствовали развитию ремесел. Благодаря поэтам в Хайем текли богатства из Западных земель, Гальта, Банты и с Восточных островов. Однако случилось — или вот-вот случится — нечто такое, что привлекло внимание дая-кво.

А Маати Ваупатай — необычный поэт. У него нет должности, но он и не ученик. Для пленения андата он, пожалуй, староват. Многие сочли бы его неудачником. Семай знал только, что он был в Сарайкете, когда местный поэт погиб и андат освободился. Он вспомнил глаза Маати, черноту в их глубине, и ему стало тревожно.

— …И в чем прок от такой грамматики? Далани Тойгу писал и лучше, и в два раза короче.

Все это время Баараф говорил, причем на другую тему. Участия поэта в беседе не требовалось.

— Пожалуй, ты прав, — вставил Семай. — Под таким углом я эту задачу не рассматривал.

Обычная полуулыбка Размягченного Камня стала чуть шире.

— И зря! Теперь ты понимаешь, о чем я. Грамматики, перевод, тонкости выражения мыслей — твое ремесло. Если я знаю его лучше тебя и твоего Маати — это дурной знак. Куда мир катится?.. Запомни мои слова, Семай-кя, а лучше запиши. Именно невежество доведет Хайем до погибели.

— Запишу, — сказал Семай. — Прямо сейчас пойду к себе и запишу. А потом, пожалуй, лягу спать.

— Так скоро?

— Ночная свеча прогорела за середину.

— Ладно, иди. В твои лета ради славной беседы я не спал много ночей подряд, но поколения вырождаются…

Семай принял позу прощания, Баараф изобразил ответ.

— Заходи завтра! — сказал Баараф напоследок. — Я перевел несколько стихотворений Старой империи. Возможно, тебе пригодятся.

Снаружи ночь стала еще холоднее; многие фонари потухли. Семай втянул руки в рукава и прижал к бокам. В тусклом лунном свете его дыхание выходило изо рта клубами голубоватого дыма. От еле уловимого аромата сосновой смолы воздух казался почти зимним.

— А он невысокого мнения о нашем госте, — заметил вслух Семай. — Должен бы радоваться, что Маати мало интересуют книги.

Размягченный Камень заговорил. Из его рта не вырывался пар.

— Он как девица, которая бережет свою честь, пока не выясняется, что эта честь никому не нужна.

Семай рассмеялся.

— Славно ты его припечатал!

Андат принял позу благодарности за похвалу.

— Ты не будешь сидеть сложа руки, — вернулся к теме Размягченный Камень.

— Пока достаточно наблюдать, — сказал Семай. — Если возникнет надобность в действиях, буду наготове.

Они повернули на мощеную дорожку к дому поэта. Стриженые дубы шуршали на легком ветру, весенние листья терлись друг о друга, как тысяча крошечных ладошек. Семай пожалел, что не взял у Баарафа свечу. Ему представилось, что из тени пристально смотрит загадочный Маати Ваупатай.

— Ты его боишься, — сказал андат. Семай не ответил.

Под деревьями и вправду кто-то был! В темноте зашевелилась чья-то фигура. Семай остановился и вдел руки в рукава. Андат встал рядом. Они почти дошли до дома. Семай видел свет дверного фонаря. Он вдруг вспомнил про поэта, убитого в далеком городе. Фигура замерла между ним и дверью, очерченная слабым светом. Сердце Семая забилось еще быстрее, но уже по другой причине.