Андрей Дмитрук - Сон о лесном озере

— История и делает знающих ее гордыми, а значит, непокорными… — Учитель будто вовсе ослабел, надтреснутый голос стал проникновенно тих, — Но самое важное, Зося, летописцам неведомо… Некогда, прежде всех времен, двое заспорили о судьбе рода людского… понимаешь, дочь моя, кто спорил? Сказал Князь Мира, что ни одно из племен не устоит перед соблазнами плоти, и рано или поздно все сыны человеческие предпочтут достаток и сытость — совершенству духовному. Тот же, Другой, ответил: «Решим так. Всех людей сотворю Я сходными, со свободною волей, способных отличать добро от зла и выбрать себе путь. Но притом выделю землю некую, словно поле, где хлебороб испытывает колосья, отбирая самые лучшие. В этой земле можешь соблазнять невозбранно — но и Я дам жителям ее особую твердость духа, да устоят и посрамят твое новаторство!» — «А если не устоят?» — спросил Князь. «Тогда владей всею подсолнечной и всеми коленами людскими, небеса же всплакнут об их уделе…» Поле, на котором два спорщика неустанно испытывают души, — то голодом, то сытостью, то святостью, то безбожием, — край восточных славян, Зося. Русь. Украина… В Библии — помнишь беседы наши в монастырском саду? — все это записано тайно, под видом жития многострадального Иова. — Не по-стариковски загремела, металлом налилась речь мага. — Если земля эта не уподобится всем прочим, где торжествует корысть, проиграл великий архангел. Ибо отсюда, после всех мытарств, после крови неслыханной, — отсюда начнется попрание власти Сатаны!

— И значит… — так и, подалась вперед пани.

— И значит, каждое поколение здесь должно быть как бы первым, оторванным от всего, чем жили предки, от мудрости их. И тогда — одно из поколений можно будет взять и вырастить таким, какое надобно нам. Ему… Чтобы жило оно лишь ради покоя, и сытости, и похотей телесных — а прочее почитало бы блажью… И окончится тогда безумное воспарение духа, страданиями изощренного. И весь мир земной станет однородно-бездуховным; и тогда Другой отступится от этого мира.

— Наконец-то я поняла тебя до конца, Учитель! — с протяжностью., заставившей мага насторожиться, заговорила Зофья. — Наконец… — Внезапно, не сдержавшись, она ударила кулачком по гнутому подлокотнику. — Что ж! Связана я страшною клятвой перед Его лицом — выполнять Твои приказы. Вырвал ты ее у меня, девчонки, на гадком шабаше, когда все мы плясали вокруг черного козла! Но не принуждай меня убивать юношу храброго и честного, никому не причинившего зла!

— До сих пор были у меня сомнения, — тихо, почти кротко ответил маг. И вдруг вскинул желтые угли очей: — Но теперь знаю: расправишься с ним именно ты!..

…В низенькой, сплошь закопченной хате смолокура, где спрятали до времени казаки Степана с дочерью, над печью-каменкою склонились очарованно Настя и Еврась.

Бессонною для молодых людей была та ночь. На подстеленном тулупе корчился и стонал ведун, снова провалившийся в горячку. Хотя до сих пор переживала за него Настя, но и тут не выдержала, покрасовалась своей осведомленностью:

— Кабы раны были свежие, можно было б унять их листом подорожника или же калины, или сок цветов коровяка в них закапать. А тут лучше взять отвара липовой коры на молоке, или настоя ромашки, или, скажем, смолы-живицы с воском и салом…

— Взять, взять! — почесывая затылок, прервал ее Чернец. — Поди возьми все это в лесу ночью! Нет у нас никаких лекарств, кроме воды той. Да и ее кот наплакал…

Оба задумались… Но скоро встрепенулась Настя:

— Слушай! Отец говорил; ее кипятить надо, тогда сила самая большая!

Настя поставила на. печь котелок, и Еврась влил в него все, что еще оставалось во фляге. Досуха. До последней капли.

Скоро в совсем ином месте, а не в курной хатенке обрели себя казак и девушка, будто бы стояли тени на краю высокого обрыва над спокойной синей рекою. Справа круча давно осыпалась, и вела к воде утоптанная дорога. За спиною на равнине колосился спелый хлеб; смуглые темно-кудрявые люди, почти голые, лишь в повязках вокруг бедер, усердно жали его серпами. Замыкая поля, большим кольцом стояли расписные, в два жилья домики; второй, объемлющий круг столь же нарядных хат сквозил за первым. Простор между кругами наполняли сады… Миром и простосердечием дышало это громадное село… куда там — город, город кольцевых улиц, ласкающий взор чистыми красками узоров на стенах: кирпично-красною, песочно-желтою, черною!.. Еврась с Настей видели каждую мелочь; и бронзовый серп, лежащий на тропе в поле, и черепки глиняной посуды в яме, куда, надо думать, чистюли-хозяйки сносили мусор. А поглядеть вниз… Мерещилось, воздух с распахнутых речных далей щедро вливается в грудь! Дорога оканчивалась у простого, из горбылей сколоченного причала. Цепочка смуглокожих горожан, подобно муравьиному шествию, несла и складывала на помосте мешки с зерном. С реки же подходил боком корабль.