Робин Мак-Кинли - Красавица

Солнце почти закатилось: огонь из камина отливал теплыми бликами сквозь окна, оставляя золотистые отпечатки на земле в саду. Отец вошел, насвистывая, в гостиную с результатами моих трудов в этот день, и положил их на поленницу. Он задержался у двери и прокричал нам:

– Ты идешь обратно в кузницу, Жэр? Я еще не закрывал ее.

– Да, – отозвался Жэр. Отец отправился в дом.

– А теперь, я хочу, чтобы ты дала клятвенное обещание, – попросил Жэр. – Во-первых, ты не будешь пугать этими рассказами своих сестер, которые я по глупости, кажется, открыл тебе. А во-вторых, ты будешь держаться подальше от этого леса.

Я сердито уставилась на землю. Мне не нравились обещания, потому что моя совесть заставляла меня их сдерживать.

– Я ничего не расскажу сестрам, – ответила я и выдержала паузу. – Если магия опасна, то и для тебя тоже, и я буду держаться подальше, если ты сделаешь также.

Жэру это не понравилось, но затем он внезапно улыбнулся.

– Мне иногда кажется, что ты и сама наполовину колдунья, так что лес, возможно, не будет тебя тревожить. Ладно, я обещаю. А ты?

– Да, – ответила я, и пошла разгружать телегу и ставить Великодушного в конюшню. Жэр все еще был в кузнице, когда я закончила. Он поднял взгляд, когда я вошла.

– Да? – сказал он. – Я закончу через минуту.

– Жэр… почему ты рассказал мне о заколдованном лесе?

Жэр поднял молот, который использовал, и начал изучать следы износа на обухе.

– Что ж, – задумчиво ответил он. – У меня очень высокое мнение о твоем упорстве, и я знал, что никогда не получу обещание послушания от тебя, если не расскажу правду об этом. Я не очень хороший лжец – а этот старый лес заставляет меня беспокоиться.

Внезапно он улыбнулся как мальчишка и добавил:

– Думаю, будет облегчением для меня пообещать тебе держаться подальше от леса: больше не придется придумывать причины для этого. Скажи сестрам, что я зайду в дом через минуту.

*****

Следующим утром, перед рассветом, я проснулась и проскользнула вниз босиком. Я сделала одолжение человеку, который чинил сбруи, а он сказал, что сможет сшить мягкую кожаную подкладку под сбрую Великодушному, чтобы та защищала его плечи; у коня уже были две потертости, которые меня беспокоили. Баки сказал, что этим утром все будет готово, путь на его ферму был неблизкий, а у меня было чем заняться после. И мне нравилось наблюдать за рассветом.

Я оседлала Великодушного и вывела его из конюшни; конь оставлял огромные, как блюдца, следы в траве, покрытой инеем. Я замешкалась, когда мы подошли к ручью: обычно мы обходили кузницу, следуя за ручьем, потом поднимались на небольшой холм по направлению к городу, а я доставала воды из колодца, когда мы проезжали мимо. Сегодня же я подвела коня к воде и подождала, наблюдая за ним: он склонил голову, сморщил свои черные ноздри, нюхая ручей, и фыркнул; затем опустил морду и стал пить. Он не превратился в лягушку или в грифона, который мог бы улететь. Конь просто поднял голову, причмокивая ртом, полным воды, и навострил уши в мою сторону; в этом не было и следа чего-то необычного. Я прошла на шаг или два вверх по ручью, опустилась на колени, чтобы зачерпнуть немного воды в руки, которая стекала по моим запястьям. Вода была так холодна, что от нее заболели зубы; но она была сладкой и очень вкусной, лучше той тусклой воды из приемлемого колодца. Я тоже не обернулась лягушкой и, когда поднялась, то все вокруг выглядело как обычно. Я села на коня и мы медленно потрусили прочь.

*****

Бедность, кажется, пошла мне на пользу. Мы с Грейс были подружками невесты на свадьбе у Хоуп, Грейс выглядела хрупкой и неземной, а Хоуп – пышущей жизнью и переполненной любовью, а я ухитрилась выглядеть подобающе. После года пребывания на солнце и свежем воздухе кожа моя очистилась, а так как я не утруждала себя ношением шляпы, то загорела от работы на полях, что шло мне больше, чем моя обычная землистая бледность. Я также ходила с прямой спиной, так как перестала горбиться над книгами; и стала гораздо сильнее, хотя это и не ценилось как важное качество в женщине. Грейс и Хоуп везде выделялись, но здесь, в деревне, число простушек превосходило число привлекательных девушек, и я более подходила к этому окружению, чем в ярком обществе большого города. Хотя я так и не выросла. Когда мне было двенадцать, мои сестры ласково говорили, что размер моих рук и ног означает, что я еще вырасту; но ко времени моего шестнадцатилетия, я осознала, что мой рост не изменится. Но теперь, когда мне больше не приходилось затягивать руки в изящные перчатки, я обнаружила, что они могут многое сделать: значит, я была довольна собой. Помогало и то, что единственное зеркало в доме висело в комнате сестер.