Ольга Романовская - Обещание

Когда, промочив ноги, Элена простудилась, он, вопреки голосу здравого смысла, стал ходить к ней в парк. Поздним вечером она выбегала к нему на минутку, нежно жала пальцы, шептала, что скоро обо всём расскажет родителям, что они поймут её, дадут разрешение на брак, и убегала. А он, как вор, крадучись, почти стелясь по земле, спешил прочь из этого тёмного, чужого парка. Как вор… Но ведь он ничего ни у кого не украл, он только дарил и радовал.

Люди, которые затаив дыхание, слушали его музыку, его стихи, эти люди на следующий день сочувствующе вторили его отцу: «Да, непутёвый у Вас сын! И делом никаким не хочет заниматься, лентяй… До чего же он эгоистичен!».

А после… после им запретили видеть друг друга, запретили любить. Они считали, что так для неё будет лучше, что её любовь — всего лишь очередной каприз.

Отец Элены узнал о частых отлучках дочери, запретил ей гулять одной, и Элена не могла больше выходить к нему поздним вечером.

Она писала ногтем букву «Л» по стеклу, а торопливое горячее дыхание стирало надпись прежде, чем она успевала её закончить.

Элена стала меньше спать, была бледна, ходила и не видела, сидела и не слышала. Жалуясь на головную боль, она по целым дням не выходила из своей комнаты и стояла у окна, безучастно смотря на красоту весеннего парка, на то, как её брат играет в жмурки с дочерьми барона Ортеса: смешливой полноватой Аделью и угловатой неуклюжей Адой. Обеим было лет по шестнадцать, и обеих пророчили в жёны её сухопарому, похожему на отца, брату Альберту. Ему было всё равно, на которой жениться — обеих он не любил, за обеими давали большое приданое.

Нет, она ему не завидовала — у неё было гораздо больше, чем есть и когда-либо будет у него, хотя, кто знает, может, и он когда-то будет так стоять и смотреть на парк… На душе было тоскливо, и рука сама собой выводила на нагретом дыханием стекле, нет, уже не букву, а целую фразу, искреннюю банальную фразу: «Я тебя люблю».

А потом ей удалось вырваться, сбежать к нему по росистой траве, воспользовавшись пирушкой, устроенной по случаю дня рождения кучера.

Элена остановилась, замирая, тяжело дыша, прислонившись спиной к дереву и спокойно, удивительно спокойно сказала ему:

— Нам велят расстаться.

Он говорил, что не отдаст её, что любит её, готов биться за неё… Она улыбнулась и прошептала:

— Теперь я вижу, что ты любишь меня. Если бы ты сейчас сетовал на судьбу, укорял людей, я бы ушла, и ты меня больше не увидел… Но слов слишком мало для того, чтобы вместе уехать в Лиэрну, о которой мы мечтали.

Ларго продолжал строить восторженные планы побега, а Элена, улыбаясь, вторила ему. И они смеялись, и жизнь казалась им такой сладкой, хотя за минуту до этого была горькой, как полынь. Жизнь — это и есть смесь мёда и полыни, больше в ней ничего нет; она настояна на горечи и сахаре, а послевкусие зависит от того, чего в неё больше положили.

На следующее утро Ларго позвал к себе хмурый отец и вручил ему две вещи: письмо и кошелёк.

— Это твоя доля наследства, — указав на кошелёк, сказал барон Бераг. — Я отдаю её тебе сейчас с условием, что ты сегодня же уедешь в столицу и не появишься в Мен-да-Мене в течение ближайших трёх лет. Письмо отдашь моему другу; имя указано на конверте. Он пристроит тебя куда-нибудь учиться. Надеюсь, хоть так из тебя выйдет толк.

— Толк? — нахмурившись, переспросил Ларго, начиная понимать причину внезапной щедрости отца.

— Да. Изволь идти собираться и, будь любезен, не делай в столице глупостей, подобных той, что ты совершил здесь.

— О какой глупости Вы говорите, отец? О моих занятиях музыкой?

— Это ещё полбеды. Если бы ты просто слонялся целыми днями по округе, а вечерами трендел со своей матерью на расстроенном клавесине, ты был бы просто бездельником. Стоит тебе уехать из дома, заняться делом — и музыка моментально улетучиться из твоей головы. Пойми, Ларго, — барон нервно зашагал по комнате, — музыка для богатых, заниматься ей могут позволить себе те, кому незачем задумываться о завтрашнем дне. Ты же должен думать не о рифмах, не об очередном удачно сыгранном пассаже, а о том, как ты будешь есть на завтрак. Посмотри на своего брата — вот с кого тебе надо брать пример!

— Я не хочу таскаться из города в город, торгашествовать в лавке, фальшиво улыбаться богатым покупателям, — резко ответил Ларго.

— Молчать! — крикнул побелевший от злости отец. — Ты не стоишь и половины добрых слов, сказанных в похвалу твоему брату.

Немного остыв, Ларго спросил: