Александр Михайловский - Прибежище богов [СИ]

Потом, когда все уже было кончено, и Афродита отстегнула ремни, обессиленная и взмокшая во всех смыслах Афина, не в силах подняться, продолжала лежать на станке, тяжело и с хрипом дыша.

– Знаешь что, милый, – сказала она, – быть беспомощной женщиной – это было так волнительно и незабываемо, что я, пожалуй, больше не рискну повторять этот опыт. Пусть этот раз останется первым и единственным, а наше дитя вырастет в могущественнейшего, мудрейшего и справедливейшего бога, который сможет отличить добро от зла по виду и запаху, а не после облизывания испачканных в неизвестной субстанции пальцев. А теперь идите все, мне нужно побыть одной, чтобы немного прийти в себя.

Княжна Елизавета Волконская, штурм-капитан ВКС Российской Империи.

Неладно что-то в олимпийском королевстве – уже третий бог подряд прекращает свое существование, а сам самодержец Зевсий, задумавший недоброе под видом переговоров, попадает к нам в плен и отрекается от престола. А этот Серегин действительно нахал – ну никакого почтения монаршей особе, пусть даже этот монарх нам и лютый враг. И с отцом Александром он говорит как с равным себе, даже когда его голосом глаголет само Провидение. Ну, может быть, тогда в его голосе добавляется чуть-чуть больше уважения, как к старшему по возрасту и более опытному собеседнику. И отец Александр – сам ли он говорит, или только является голосом – отвечает ему тоже как равный равному, с поправкой на разницу в возрасте и жизненном опыте. А с теми же Афиной и Афродитой он в общем держит себя по-свойски, без панибратства, но и без всяческого почтения.

«А чего ее почитать-то, – думает, наверное, он, – баба как баба, которой к тому же надо сделать ребенка.»

Кстати, ребенка делать они решили прямо здесь и сейчас – как говорится, не отходя от кассы. Как только вопрос с Зевсием был окончательно решен, Афина немного пошушукалась сперва с отцом Александром, потом с Афродитой и Лилией, после чего две последние быстро удалились, а сама она принялась о чем-то тихо разговаривать с Серегиным.

И вот, когда эти двое, так сказать, удалились под сень дерев, я не удержалась и быстренько схватилась сознанием за парящего в вышине стервятника. Ну вот такая я любопытная, и ничего не могу с этим поделать. Они-то думали, что там, в кустах, их не видно и не слышно, а я все великолепно видела с высоты, ведь у стервятников такое острое зрение. Сначала я недоумевала – что же задумали Афина и Серегин, ведь, кроме них, на поляне присутствовал какой-то агрегат и еще два человека. Желая рассмотреть эту сцену поближе, я заставила птицу по пологой спирали опуститься пониже, туда, откуда сцена будет видна во всех подробностях. Я знаю, что подглядывать нехорошо, особенно за тем, что делают мужчина и женщина, оставаясь наедине, но ничего не могу с собой поделать – как всегда, любопытство гонит меня туда, где я лучше бы никогда не побывала.

Нет, за папенькой с маменькой в их родительской спальне я никогда не подглядывала. Первый раз в жизни это произошло в пятнадцать лет, совершенно случайно, когда я проходила мимо гаража, где стоял папенькин черный Луцкой-классик – солидный и элегантный, как танк во фраке – и через приоткрытые ворота увидела, как его водитель Антон Сидорович, которого в семье по старинке предпочитали называть кучером, махает маменькину грудастую горничную Таньку, посадив ее широким задом на рабочий верстак. Раскрасневшаяся и растрепанная Танька закинула ноги на плечи своему кавалеру и протяжно подвывала на одном тоне, пока тот двигался, такой же солидный и невозмутимый, как и его авто.

Я не стала досматривать эту сцену и немедленно убежала оттуда, не сказав впоследствии никому и ничего, потому что, если бы об этом случае узнали папенька с маменькой, то Таньку выгнали бы без рекомендаций, а Антону Сидоровичу сделали бы строгое внушение, чтоб не блудил в доме, в котором живет. А он у нас был заслуженный – служил императору на дальних рубежах, участвовал в горячих делах, два раза был награжден солдатским Георгием, один раз был ранен, а один раз горел в своей боевой колеснице, но тогда все обошлось. Ломать такому человеку жизнь из-за какой-то блудливой Таньки, которая, скорее всего, сама налезла на мужика, я посчитала неправильным.

Но на этот раз… Будь это кто-нибудь другой, я бы никогда не стала так делать, но Серегин не был мне безразличен, хотя я даже самой себе не признавалась в каких-то особых чувствах по отношению к нему, и я хотела знать о нем все, в том числе и о его взаимоотношениях с Афиной. Да, я знала, что по достигнутой договоренности он должен был сделать ей ребенка, и меня очень интересовал вопрос, как будут в таком случае вести себя люди (ну или не совсем люди), когда между собой их не связывает ничего, кроме деловых отношений. Ведь когда двое делят одну постель, это не только похоть, но еще и страсть, и нежность, и любовь, а тут ничего этого не было, даже похоти. Было же видно, что они оба относятся друг к другу с неким холодным безразличием. Не было даже постели – но, как я поняла, ее как раз заменял тот странный агрегат.