Владимир Васильев - Лик Черной Пальмиры

Озхар задумался. Вопрос был сродни вопросу сороконожке: откуда она знает, какой ногой ступить?

— Как бы это сформулировать... Наверное, так: я пытаюсь представить ауру такой, какой она станет после инициации — как начнет окрашиваться, где будет прозрачнее, где плотнее. Представить душу, как она освобождается и раскрывается навстречу сумраку. Ну, как будтозерно прорастает, видали когда-нибудь рапид-съемку? Мысленно протягиваю руку к самому естеству, сердцу или душе, касаюсь, и говорю: “Откройся! Проснись!”

Озхар умолк; через секунду вздохнул и покачал головой:

— Нет, слишком уж по-дурацки это все звучит. Не знаю я, это будет точнее. Как-то получается инициировать, вот и все.

— Поздно, ты уже сказал, — хмыкнул Завулон и переглянулся с Лаиком и Юрием. — В целом сходится: тоже есть попытка обратиться к центральной сущности объекта. К сердцу, так сказать. Кстати, очень удачная формулировка, поздравляю.

Озхар мало что понял, но тут на помощь пришел Лайк и объяснил:

— Видишь ли, мы ночь напролет пытались выработать непротиворечивый и правдоподобный механизм инициации города. Пришли к выводу, что нужно каким-то образом воздействовать на его центральную сущность, как ты очень удачно выразился — на сердце города. Я полагаю, ты уже понял, что случилось с Одессой. Судя по срокам, ее инициация совпала с вашей первой встречей здесь. Со встречей тебя и Тамары. Ну-ка припомните, чем вы тут занимались в первые дни после знакомства? Давайте я помогу...

Простенькое заклинание освобождения памяти коснулось Озхара, потом Тамары, и они неожиданно провалились из летней ночи в летнее утро пятилетней давности. Такое же теплое, но в отличие от ночи нестерпимо яркое.

— Это, — сказал Арик, указывая рукой на здание, — Воронцовский дворец. — Отделаться от присущих экскурсоводам жестов оказалось непосильной задачей даже для Арика.

— Воронцовский? — удивилась Тамара. — Мне всегда казалось, что Воронцовский дворец расположен в Крыму.

— Правильно, — снисходительно пояснил Арик. — Летний Воронцовский дворец находится в Алупке. А это зимний. Воронцов был губернатором Новороссии, так что дворец губернаторский. Колоннада — беседка дворца, построена вместе с ним. Кстати, по Одессе ходят упорные слухи, что у Воронцова был подземный ход из дворца в гавань, тогда море ближе было. Оттуда вроде как втихаря оружие для греческих повстанцев грузили — тоже чтобы не злить Англию и Турцию, как в случае с шахом.

— Подземный ход? — почему-то поразилась Тамара. — Как интересно! Прям монтекристовщина!

— К сожалению, все это лишь слухи. Нет тут никакого хода... Мы одно время интересовались этим. Но версию с ходом поддерживаем, я как-то даже статью в местную газетенку написал. Наврал с три короба, конечно.

— Мы — это кто? — уточнила Тамара.

— Ну... Такие же, как я и ты. Не вполне люди. Точнее, больше чем просто люди.

Тамара немедленно нахмурилась. Арику показалось, что со своей необычностью у нее связаны какие-то очень нехорошие воспоминания. У диких Иных такое случается очень часто — ведь нет рядом никого опытного, способного вразумить, наставить, удержать от опрометчивых шагов и поступков. Арик вполне разделял точку зрения, что потенциальные Иные во многом беспомощнее младенцев, и оттого, найдется ли рядом кто-нибудь опытный и благожелательный, во многом зависит дальнейшая их судьба.

— Ладно, пойдем дальше, — сказал он вслух, стараясь, чтобы это прозвучало бодро и беззаботно. — По бульварчику. К памятнику Дюку де Ришелье и Потемкинской лестнице.

— А правда то, что про люк рассказывают? Мол, если встать на люк и взглянуть на памятник...

— Обыватель всегда грешил бредовыми фантазиями, — прокомментировал Арик, вздыхая. — В принципе, с люкадействительно открывается забавный ракурс. И свиток в руке Дюка действительно расположен... неоднозначно. Но лично у меня никаких дурацких ассоциаций не возникает. Давай не будем об этом больше, ладно?

— Давай... — не стала возражать Тамара.

Они шли по бульвару среди гуляющих мамаш и их разномастных отпрысков, среди отдыхающих, ленивых и неторопливых, среди аборигенов, чаще всего деловитых и целеустремленных. У памятника, как всегда, наблюдалась беспорядочная толчея и стихийное людское коловращение: торговцы, фотографы, зеваки, карманники, влюбленные.

— Наверное, — негромко, словно размышляя, предположил Арик, — Одесса начинается отсюда. Хочешь услышать ее истинный голос?