Надежда Башлакова - Волчонок

Ничего больше не говоря, она развернулась и ушла. И я остался один посреди чужого для меня леса, не считая конечно наших домашних животных, но как бы там ни было, заменить мне Травку они не могли.

Она думала, я буду бояться!

Подумаешь! Не очень-то и страшно! А чего тут бояться?

Только где-то невдалеке ухает сова, вот с какой-то ветки сорвался жалкий остаток снега, рухнул на землю, заставив отскочить в сторону Корову и раскудахтаться кур, вот где-то хрустнула ветка, чуть вдалеке протяжно завёл свою тоскливую песню волк, его собратья тут же подхватили эту песнь и разнесли по всей округе. На душе сразу стало как-то бодрее и теплее, наверное, сказывалась оборотнева кровь. И всё же кровь кровью, но оставаться так надолго и к тому же в незнакомом месте мне до сих пор ещё ни разу не приходилось….

В общем, когда старуха вернулась через несколько часов, я орал что было сил, к тому же и обмочился со страху, да и вообще в штаны наложил не хило. Но что поделаешь? Такова жизнь. Я всё ж таки был ребёнком, пусть даже и особенным.

Бабка печально вздохнула, смирившись с неизбежностью, и принялась обтирать мою задницу, так как успокаивать меня не пришлось, я замолчал сам собой, увидев, что она наконец-то вернулась.

— Вот и славненько. — Сказала Травка. — А я нам жильё подыскала, не хуже прежнего будет. Тебя тут никто не обижал, Волчонок? — И не дождавшись моего ответа, которого, наверное, и не стоило ждать от столь крошечного младенца, продолжила. — Сейчас мы все вместе перекусим и поедем в наш новый дом, он тут, недалеко.

Ага, новый! Сейчас! Вы бы его видели!? Нет, может быть, он конечно и новый, но с очень старыми дырками, в прямом смысле этого слова. Когда пошёл первый дождь, бабка только и успевала подставлять всякого рода ложки, да плошки под эти дождевые ручьи, кстати, посудины те тоже не отличались особой водонепроницаемостью, так что, в конечном счёте, вся жидкость всё равно оказывалась на полу. Старушка моя после того ливня кое-как прикрыла те отверстия ветками, соломой и корой, но по-настоящему в нашем доме стало сухо, только когда я подрос достаточно для того, чтобы залезть наверх и починить наконец-таки нашу дырявую крышу, что к тому времени ещё больше прохудилась.

В общем, так мы и зажили с моей бабкой, да с нашим общим зверьём. Я ни на что не жаловался. А на что я мог жаловаться, если с самого рождения знал, что родная мать отказалась от меня, а Травка могла избавиться от младенца ещё той первой зимой на реке, но сохранила для меня мою же собственную жизнь, обретя тем самым на свою бедовую голову неприятности, вызвавшие её переселение на старости-то лет. Она любила меня, я это чувствовал, хотя порой мне и хотелось хоть чуточку большего тепла, но его нехватку с лихвой восполняла наша Чёрная Кошка. Вот уж кто по-настоящему был кладезю ласки и доброты. Таким образом, они обе в какой-то мере делили между собой родительские обязанности. Бабка кормила меня, одевала, заботилась, а Чёрная Кошка мурлыкала, ласкалась, и улаживала спать, убаюкивая своей тихой кошачьей песней.

Так и протекала наша жизнь, мирно, спокойно и скучно. Я уже подрос, и бабка Травка могла отправляться по просьбам селян в ближайшие деревни принять ли роды, снять порчу или вылечить какую иную животную или человеческую хворь. Тогда я оставался дома один, прятался и никому не показывался на глаза, если кто-то вообще забредал в нашу беспросветную лесную глушь. Вообще удивляюсь, кто это додумался выстроить здесь избушку на курьих ножках, в которой мы теперь обретались. Возможно, какая-нибудь подобная моей бабке старая карга? Или какой дед лесовик? Ума не приложу! Но, слава богу, на неё никто кроме нас не претендовал. Так что кто бы он ни был этот человек, огромное ему человеческое спасибо за кров и крышу над нашими головами.

Со временем я научился и вовсе хорошо избегать людей, но так и не научился их ненавидеть. В конце концов, моя мать была человеком и, хоть она и отказалась от меня, я по-прежнему чувствовал свою принадлежность к их всемогущему племени. И тем более у меня никогда не возникало желания полакомиться человечиной или хотя бы просто укусить кого-то из этих божьих созданий. Конечно, в те нередкие перевоплощения, что происходили со мной хотя бы раз в месяц, я носился по лесу, в полной мере ощущая свою свободу, и частенько утолял голод очередным лесным зверьком. Но у меня и в мыслях не было (упаси боже!) нападать на людей и если мне приходилось их порой повстречать, то я чувствовал это нюхом, если они были с подветренной стороны, а в ином случае улавливал движения глазами и голоса слухом. В те моменты я просто убирался с их дороги прочь, пока они не успевали меня не только разглядеть, но и вообще заметить.