Джин Вульф - Рыцарь-чародей

Посадив семечко, я глубоко задумался и решил, что картины, увиденные мною в небе Эльфриса, похожи на картины, которые являла мне во снах тетива Парки. Прежде я ослабил тетиву, как положено делать, но теперь снова туго натянул и поднял лук, чтобы хорошенько рассмотреть ее против света, однако тонкая нить Парки словно растворилась в бескрайнем сером небе и стала неразличимой для глаза. Я не понял этого явления тогда и не понимаю сейчас, но оно имело место.

Утрамбовав землю над семечком, я хотел вернуться обратно на лужайку, где Дизири оставила меня, но не нашел дороги и стал ходить по лесу кругами (по крайней мере, я надеялся, что кругами) в поисках того места. Вскоре мне показалось, что небо становится все темнее с каждым моим шагом. Я нашел укрытие, лег отдохнуть и заснул.

Я проснулся, измученный ужасными снами о смерти, и услышал протяжный волчий вой. Держа лук в руке, я двинулся между деревьев, а потом остановился и крикнул:

– Дизири!

– Я здесь! Здесь! – мгновенно ответил мне женский голос.

Я торопливо пошел на голос, нащупывая дорогу луком, и вышел на залитую светом звезд полянку, где ко мне с плачем бросилась маленькая женщина, которая в одной руке держала ребенка, а другой порывисто обхватила меня.

– Вали? Вы не Вали? Ох, прошу прощения! Вас послал Сикснит?

Я не сразу понял, в чем дело. А когда понял, сказал:

– Доблестный рыцарь послал меня найти тебя, Дизира. Его зовут сэр Равд, и он беспокоился за тебя. Я тоже беспокоюсь, коли ты здесь одна.

– Одна-одинешенька, если не считать Оссара, – сказала она и показала мне младенца.

– Сикснит велел тебе спрятаться в этом лесу?

Женщина кивнула и расплакалась.

– Он не сказал почему?

Она энергично потрясла головой:

– Сказал только спрятаться. Вот я и пряталась весь день и всю ночь. Есть было нечего, и вечером я решила вернуться, но…

– Понимаю. – Я осторожно взял женщину за локоть и повел вперед, хотя сам понятия не имел, где мы находимся и куда направляемся. – Ты попыталась найти дорогу обратно в Гленнидам и заблудилась.

– Д-да.

Тут неподалеку завыл волк, и она задрожала.

– Не надо бояться волков. Они охотятся на молодых оленей и совсем маленьких оленят. Они не посмеют напасть на нас, покуда я с тобой. Я тоже рыцарь. Я сэр Эйбел.

Она прижалась ко мне крепче.

На рассвете мы нашли тропинку, и в первых лучах восходящего солнца я узнал ее.

– Здесь неподалеку лачуга Бертольда Храброго, – сказал я. – Мы пойдем туда, и, даже если у Бертольда Храброго не найдется еды, ты с Оссаром сможешь посидеть у очага, пока я охочусь.

Я увидел, что младенец сосет грудь, и спросил Дизиру, есть ли у нее молоко.

– Да, но я не знаю, много ли. Я ужасно хочу пить и со вчерашнего дня ничего не ела, кроме нескольких ягод крыжовника.

Мы оба вдоволь напились, когда переходили вброд Гриффин, а на другом берегу, шагах в ста от речки, я подстрелил оленя – и к лачуге Бертольда Храброго мы подошли в приподнятом настроении.

Он поприветствовал нас и сказал, что раньше, поскольку из-за нанесенной ангридами раны у него мутился ум, я казался ему слишком маленьким, чтобы быть его братом. Но теперь он рад видеть, что я именно такого возраста, какого надо, и крупнее, чем мне следовало бы быть (я был гораздо выше Бертольда Храброго), и он уверен, что наконец пошел на поправку.

Мы сидели на лугу, ели оленину (которая многим показалась бы жестковатой, но только не нам) и грызли последние орехи из запасов. Бертольд Храбрый играл с маленьким Оссаром и вспоминал времена, когда его брат был крошечным младенцем вроде Оссара, а он сам (как он выразился) всего лишь безусым юнцом.

Утром Дизира попросила позволения остаться в лачуге еще на день: она едва не падала от слабости, и у нее все еще болели ноги. Зная, сколь долгий путь нам предстоит проделать до Гленнидама, я не стал возражать.

В тот день я изготовил себе новые стрелы: для четырех из них у меня уже были железные наконечники, а наконечники для остальных четырех я собирался выковать у кузнеца в Гленнидаме. Мы спали под оленьими шкурами в лачуге Бертольда Храброго, и ночью, когда Оссар и Бертольд Храбрый заснули, Дизира забралась ко мне под шкуру. Я не изменил Дизири, хотя Дизира явно надеялась склонить меня к измене; но я просто обнял женщину и поцеловал раз или два. Больше всего она хотела именно этого: быть любимой сильным мужчиной, который никогда не обижал бы ее.

Мы остались и на следующий день, поскольку я хотел испытать свои новые стрелы и обеспечить Бертольда Храброго съестными припасами. А на третий день мы не тронулись в путь, поскольку шел дождь. Когда мы сидели у костра, хором распевая все известные нам песни и разговаривая под настроение, я сказал что-то о нашей с тобой матери, Бен, и Бертольд Храбрый крепко обнял меня и расплакался. Я уже давно начал сомневаться в реальном существовании Америки и в истинности своих воспоминаний о нашей с тобой жизни там (школа и рыбачья хижина, компьютер «макинтош» и тому подобное), и теперь мои сомнения усугубились. Я лег и, если честно, притворился спящим, задаваясь вопросом, а не являюсь ли я и на самом деле братом Бертольда Храброго, Эйбелом.