Джон Райт - Хроники Эвернесса

Он прищурился, на лице его отразилось страдание и неуверенность. Не закрывая глаз, он заговорил:

– Я видел ее в таком виде в лесу дважды или трижды. Заполнил по этому поводу бланки, в трех экземплярах. В штабе велели арестовать ее: она бегает нагишом в знак протеста; она нарушает закон. И я стал охотиться за ней по лесам, где ее легкие шаги примяли траву, перевернули листок. У меня острый глаз, и мне терпения не занимать. Я не люблю упускать добычу. Я не хотел упустить ее… Я охотился на нее, и я ее поймал. Она не стеснялась, даже когда была голой, как птичка. Стояла, уперев руки в бока, насмехалась и отказывалась следовать за мной. Она позволила мне надеть на нее наручники и, даже скованная, заставила бороться с ней. Поэтому я нес ее на плече, а она пыталась меня пнуть. И хохотала, и воображала, будто я романтический разбойник, который похитил ее и заковал в цепи, и она должна подчиняться мне. Знаешь, по-моему, она не особенно притворялась… А бумаги для ареста, вся эта писанина, в трех экземплярах! На второй день ее пребывания в моей хижине я решил, что арестовывать ее – дурацкая мысль. Понимаешь? Совершенно идиотская мысль! Лучше я на ней женюсь… Ее отец (мы с ним так и не познакомились) – очень могущественный юрист в Вашингтоне. Она говорила, ему не нравится, что она вышла за меня. Что мы должны бежать и ей придется соврать про возраст для нашей свадьбы, потому что она слишком юная. Но она такая хорошая. Она может заставить оленя подойти и есть у нее из рук, такая она хорошая. Звери чувствуют, что она не причинит вреда ничему живому. Она не стала бы помогать убивать ни одно живое существо… Ворон поднялся, страшно хмурый.

– Она такая хорошая, и поэтому в ней нет ни капли жалости. Ее чувство справедливости – как острый нож. Моя жена не простила бы никого, кто поступил бы неправедно. Она никогда не позволила бы приблизиться к себе никому, кто сотворил бы подобное зло.

Ворон обернулся.

– Кощей! Я не могу сделать того, о чем ты просишь…

Чудовищу пришлось наклонить голову, чтобы войти в комнату, его одежды втекали в открытую дверь волнами дыма. Когда он вошел, показалось, что его тело выросло и заполнило реанимационную палату. Глаза его горели, словно зловещие звезды.

– Поздно, сын Прометея. Ты слишком медленно думал. Смотри.

И он указал на меч, который Ворон до сих пор сжимал в руке. Узлы шевелились и расплетались по собственной воле, разматывались, распутывались – медленный и невесомый танец веревки. Шнуры развязывались, высвобождались рывками. Узлы расправились и распутались.

Руки у Кощея были тонкие и серые, ногти желтые, длиннее самих пальцев. Медленно взмахнув черным рукавом, сухо хрустнув наручами, бессмертная тварь протянула руку раскрытой ладонью вверх.

Подай мне мое оружие, смертный.

Холодный ужас наполнил Ворона. Он понимал, что совершает непоправимое.

Ворон, сын Ворона, необычайно ясно видел реанимационную палату вокруг себя, будто каждая крохотная деталь была увеличена маленькой прозрачной линзой. Это было современное, хорошо освещенное помещение, заполненное врачами и сестрами, людьми науки, которых Ворон уважал. Дверной проем занял темный древний злой дух – существо, о котором он ничего не знал и о котором люди, при всей их мудрости, никогда не будут знать больше его. Кощей Бессмертный протягивал руку за мечом.

– Отдай мне мое оружие, – прогремел усиленный эхом голос призрака, – чтобы я мог забрать жизнь этого мальчика и отдать ее твоей жене.

У Ворона голова разрывалась от мыслей. Он видел, как его рука поднялась и протянула меч хозяину рукоятью вперед.

«Руки! Что вы делаете?! – удивился он. – Почему вы отдаете меч этой ужасной твари? Вы хотите стать руками убийцы? Вы хотите обагриться кровью? »

Кощей проплыл вперед, его узкое лицо парило под потолком, холодное и лишенное выражения. Две точки света в темноте глазниц ярко сияли.

«Еще не поздно, – подумал Ворон. – Отдерни меч, прежде чем зло возьмет его! Я не буду преступником. Я не стану убийцей. Венди бы так мной гордилась… А затем Венди уйдет. Уйдет, и моя жизнь уйдет вместе с ней. Где же благодать? Разве не должна благодать прийти и остановить меня? Некоторые люди говорят, что Господь на небесах является источником благодати. Но небеса так далеко. Богу следовало бы поразить меня насмерть молнией, прежде чем моя рука отдаст меч Кощею! Но Бог не остановит мою руку. Некоторые утверждают, что источник благодати – наше сердце, что милосердие и доброта не дают нам убивать друг друга. Если бы мое сердце перестало сейчас качать кровь, рука побледнела бы и отвалилась. Другие считают, что благодать помещается в сознании, а философы показывают, насколько убийство противоречит нашим "долгосрочным интересам" (как звучит!), нашему "просвещенному эгоизму". Если бы мой мозг взорвался в эту секунду, нервы отказались повиноваться – я избежал бы этой вины… Но нет благодати, чтобы остановить меня. Ни в моей совести, ни в моих чувствах, ни в моих мыслях. Моя совесть – не более чем кусачая муха: она раздражает, жалит, но не способна отвести мою руку. И я проклинаю свою душу, свое сердце и мозг. Ибо все они слишком слабы, чтоб укрепить меня в час испытания».