Вениамин Шехтман - Инклюз

Утром, раньше, чем пастухи вывели буу из пещер, я уже двигался к кораблю. Приблизившись, я почувствовал, что эксплуататора поблизости нет. Жаль, проще было бы разобраться с произошедшим недоразумением сразу. Зато корабль, естественно, был на месте.

— Ты закончил исследования? — приветствовал он меня.

— Нет. Где эксплуататор?

— Где-то. Наверное, проверяет миньонов. А зачем он тебе, если ты еще не решил, какие биоресурсы тут эксплуатировать и в каком объеме?

— Похоже, он начал эксплуатацию без нашего ведома.

— Вряд ли, — отмахнулся от моего мнения корабль. — Так не бывает. Как, если ты ему еще ничего не сообщил?

— Он эксплуатирует не биоресурсы, а минеральные. Так он думает. Но на самом деле, это не совсем так. — И я рассказал кораблю о том, что узнал от Лолока, и высказал свои соображения по этому поводу.

— Полагаю, ты усложняешь. Возможно, это какой-то естественный процесс, который ты принял за деятельность эксплуататора. Кстати, почему ты пришел сюда, а не пошел проверять, что там произошло на самом деле?

— Хотел поговорить с эксплуататором. Потому что… он же…, а я…

Корабль вздохнул.

А мне расхотелось продолжать разговор. Он был прав. Сначала нужно было все проверить. Но и сейчас не поздно. Нужно только уговорить Лолока выступить в роли проводника, чтобы свести к минимуму время на поиски его селения.

Лолока мне удалось купить обещанием того, что он точно, наверняка и совершенно обязательно узнает свою "правду" если проводит меня. Решив сначала, что мной движет не более чем любопытство, Лолок предложил сплести карту. Но, хотя мне и очень нравились эти замечательные поделки, воспроизводящие ландшафт во всех трех измерениях, я настоял, чтобы он пошел лично. Даже и не знаю почему, но мне очень этого хотелось. И я был достаточно убедителен: он согласился и поверил, что я сдержу свое обещание.

— Можешь звать меня Лолоку, — объявил мой спутник (точнее спутница, теперь я буду говорить о ней в женском роде, раз уж она сама предложила использовать женское окончание имени), когда мы первый раз остановились в тени, чтобы остыть.

— Ты меня видел спящей, понял, что я почти чистая самка, — добавила Лолоку — А ты совсем самец, чего нам играться?

Все-таки она была не совсем права. Самки и те, кто имел явные признаки обоих полов, "играться" как раз любили. А такая прямота и открытость — совершенно мужской признак. Но вслух я этого не сказал.

Прыжок за прыжком, с песка на камень, все вверх-вверх, мы добрались до гребня хребта, носившего из-за внешнего сходства вульгарное название "джагон", и, чуть постояв (невозможно не полюбоваться на горизонт с такой высоты, не восхититься зрелищем того, как синее встречается с красным), начали осторожно медленно спускаться. С этой стороны двигаться приходилось по чередующимся щебнистым осыпям и чреватым оползнями наклонным сланцевым напластованиям. Отдыхать здесь было нельзя, да и негде, а торопиться — опасно. Спустились на равнину мы только под вечер и страшно усталые. Растянули паутинные ложа, закутались в покрывала и мгновенно уснули, благо места были обжитые, опасаться некого. Разве что с утра не стоило резко вскакивать, на случай, если сикарачка ночью отложит свои шипастые ядовитые яйца прямо возле ложа. Наступишь и не сможешь шевелить ногой неделю, если не больше. Вероятность ничтожно мала, но случаи такие бывали.

Когда утром мы, сидя рядом на моем еще не свернутом ложе, пили воду, Лолоку спросила: "Почему ты думаешь, что поймешь, что случилось с нашими пещерами? Если уж старики…"

Отложив бурдюк, я пристально посмотрел на нее.

— Я пойму. Объяснять "как" я не буду, я уже говорил. Но совершенно точно пойму и расскажу тебе.

— Тогда давай поторопимся, а то от любопытства мозг сводит.

Тут я был с ней совершенно согласен.

Путь на север лежал через равнинные плоские места, где идти хорошо, а вот отдыхать — не очень. Тень найти сложно, без тени невозможно остыть, а горячему и отдых не в радость. В итоге, шли мы ходко, практически на пределе скорости, и здорово выматывались. Даже вечерние разговоры выходили какие-то скомканные, ленивые. Да и бесконечная дневная ходьба под жарким солнцем к разговорам не располагала. Уже к полудню ум затуманивался и в нем вместо мыслей оставался только ритм, в котором следовало переставлять ноги: раз-два-три, раз-два-три… Ритм одновременно возбуждающий, но и заверяющий, что да, все будет и будет прекрасно, но не прямо сейчас.