Ольга Онойко - Убийство

Все дело было в девочке, маленькой девочке, похожей на большую куклу, очаровательной пятилетней девочке в белом переднике, с большими бантами в косичках, пухленькой и розовощекой дочери Сандо Улари. С трудом удерживая в охапке огромный пук цветов — размером едва не с нее саму — она подошла сквозь толпу к машине, в которой стоял высокий седеющий мужчина в зеленом мундире и сидела его жена, тоже похожая на большую куклу в своем белом платье и фамильных драгоценностях, давно переставших быть украшениями, превратившихся в символы — самая красивая женщина по эту сторону Лациат, императрица Рианнет, урожденная княжна Рейи.

В полутемной гостиной, у высокого окна в старинной резной раме стояли Сандо Улари, социалист, и бесфамильный Эрдо, Великая Тень.

— Итак, — сказал Эрдо, — вы решились, господин Улари?

— Нет такой жертвы, которую я не принес бы ради свержения самодержавия, — ответил тот.

— Эту жертву приносит ваша дочь, господин Улари, — шелестящим голосом поправил Великая Тень.

Сандо посмотрел на него с хорошо скрытой ненавистью.

«Не следовало к ним обращаться, — подумал он. — Мы говорим народу о равенстве, но эти люди никогда не станут нашими товарищами. Шестое сословие с древних времен обслуживало самые отвратительные наклонности правящего класса».

Улари происходил из четвертого сословия, он был мещанин и как всякий мещанин испытывал почти физические страдания, видя, как некто пренебрегает предписаниями морали и общественного порядка. Он сознавал, что революция уничтожит все наследие старого мира, но вряд ли понимал, насколько привязан к этому наследию и зависит от него.

— Да, — отрывисто сказал он. — Я понимаю.

— Осталось два часа, — сказал Великая Тень. — Через два часа императорский кортеж покажется на набережной.

— Хорошо.

— Вы хотите пронаблюдать?

— Нет.

Улари смотрел в окно. В будке стоя спал толстый будочник. Мальчишка продавал газеты. По улице проехал большой открытый паровик: куда-то направлялся выпускной класс семинарии, два десятка юных красавиц в священнических белых платьях. «Бордель на выезде», — злобно подумал Улари.

— Господин Улари, — мягко окликнул его Эрдо.

Тот был вынужден поднять глаза.

Сандо не признавался в этом даже себе, но его мучил уже один вид бесфамильного — длинные танцующие серьги Великой Тени, позванивавшие колокольчиками при каждом его движении, дымчатые неподвижные глаза, плавная женственная походка. Казалось, кинь случайный взгляд, невовремя обернись — и увидишь, как спадает личина, голубые человеческие глаза становятся глянцевыми, фасеточными, осыпается пыльца с бахромчатых крыльев — вместо бесфамильного тебе предстанет огромное насекомое, медленно жующее жесткими жвалами. «Эта отвратительная, гнилая женственность, — думал Улари, — откуда она берется в убийцах, шпионах и провокаторах, командующих целыми армиями себе подобных? Из въевшейся в плоть и кровь готовности прогибаться и подчиняться? Из атмосферы подлости и порока, в которой они воспитаны?..»

— Что? — грубо спросил он.

— Вы социалист, — сказал бесфамильный. — Вы сознаете, что сейчас являетесь только промежуточным звеном между нами и князем Улентари? Вы предоставили ребенка, но деньги дал князь. Это конфликт между двумя высочайшими домами, отнюдь не между аристократией и рабочим классом.

Сандо непроизвольно сжал кулаки.

— Мне лучше знать, что это за конфликт, — сиплым голосом сказал он. — Вы тоже поймете это, Великая Тень. Позже.

Саранча в человеческом облике, стоявшая перед ним, улыбнулась. «Когда вы это поймете, — подумал Улари, леденея от ненависти, — будет уже поздно. Поднявшийся народ сметет и вас вместе с вашими господами!»

Серьги Великой Тени нежно зазвенели.

— Я более не смею вас задерживать, господин Улари, — сказал он.

Улари ушел.

Из отворенных дверей послышался детский смех и чье-то приглушенное воркование. Великая Тень обернулся. Появился Тень Севера; он улыбался, на руках у него сидела пятилетняя девочка и доверчиво обнимала его за шею. В длинных распущенных волосах Анартаи уже покачивались две или три неровные косички. Пышное платье девочки, красное с золотом, подобало скорее купеческой дочери, нежели маленькой мещаночке, щеки ее были измазаны сливочным кремом и обсыпаны сахарной пудрой.

— Моя принцесса, — очарованно говорил Анартаи, любуясь ею, — моя маленькая… бомбочка.