Ольга Онойко - Далекие твердыни

Не сдерживая удовлетворенного стона, принц выгибается. В последний момент Инике чуть-чуть отстранилась. Сейчас она, раскрасневшаяся и счастливая, переберется выше, чтобы показать господину его собственное семя, украсившее лицо и груди рабыни.

Айарриу открывает глаза.

В первый миг его улыбка так же светла, как обычно в такие часы; и Яблочко так же сияет в ответ, слизывая белые потеки с губ.

Потом ее господин резко приподнимается.

Инике дрожит от страха, когда Айарриу жестко берет ее за подбородок и начинает внимательно разглядывать ее лицо — но не следы ее нежной работы, а что-то другое, что очень ему неприятно, злит его и разочаровывает…

— Господин мой… — шепчет она.

— Что это? — сухо, требовательно спрашивает айлльу.

— Что?..

— Твои глаза.

— Господин Айарриу…

— Почему возле твоих глаз эти складки?

— Что? — глупо повторяет Инике, белея как мел.

— Вот здесь, здесь… и здесь. Кожа пошла складками. Что это?

Инике всхлипывает. Айарриу чувствует, как Яблочко ищет ложное объяснение, которое могло бы утишить его гнев, но она быстро оставляет эту затею. Она слишком хорошая рабыня, чтобы лгать господину.

— Это… морщины, мой господин Айарриу.

Он уже понял, но не может поверить.

— Откуда они?.. Зачем?!

— Я… мой господин… господин целых сорок пять дней не удостаивал меня лаской… Ровно столько дней, сколько мне лет… я начала стареть…

Айарриу отворачивается. Лицо его кривится от злости и отвращения. Яблочко тихо плачет за его спиной.

— Я не виновата, — шепчет она. — Это ведь совсем крошечные морщинки… пусть мой господин не гневается…

Принц коротко выдыхает. Когда он снова смотрит на Инике, лицо его совершенно непроницаемо.

— Ближе, — велит он, и наложница послушно подползает ближе.

Айарриу обнимает ладонями голову смертной и неуловимо быстрым движением сворачивает ей шею.

«Она начала гнить, — думает он, зашнуровывая рият. — Как это гадко».

Настроение его испортилось окончательно. Тридцать лет — ничтожный срок! Яблочко сохранялась свежей всего тридцать лет, а потом, несмотря ни на что, подхватила эту отвратительную человеческую болезнь. И должно же это было случиться именно сейчас! Воистину, весь мир разом отказался подчиняться ему.

То, что снедало Айарриу, даже не было злобой: внутри него точно пылало темное пламя, которое требовало пищи, сейчас, немедленно, пищи настолько мрачной, чтобы сам принц ужаснулся. Только после этого, обещало оно, эле Хетендеране станет немного легче…

Сбросив с кровати труп, он проходит к дверям. Даже запах йута теперь кажется отвратительным; это потому, что в таком состоянии йут даст тяжкие и кошмарные видения… Айарриу глухо рычит и уверенно направляется к потайной лестнице, пронизывающей дворец насквозь — от мрачнейших подземелий до высочайшей из башен.

Путь его лежит вниз.

…Казематы Золотого города сухи и светлы; под потолком узкого, но высокого коридора горят магические лампы. Даже госпожа Интайль не осквернится, спустившись сюда, хотя госпоже Интайль, с ее чувствительностью, никогда не придет в голову сюда спускаться… Шаги Айарриу отдаются эхом в пустоте. Пара стражников порывалась сопровождать его, но принц голосом, не терпящим возражений, велел им оставаться на месте.

Это только его дело.

Только его пламя.

Единственный, кто равен ему по происхождению, последний из своего рода, наследный принц Серебряного города, ставшего руинами и воспоминаниями.

Эн-Тайсу эле Тиккайнай.

Два последних замка — магические; Айарриу требуется несколько минут, чтобы отомкнуть их, и пленник успевает почувствовать его приближение. Это не очень хорошо, потому что Айарриу хотелось бы застать его врасплох, увидеть его страх и растерянность, но ничего не поделаешь — он все же слишком опасен.

Даже для Айарриу.

Даже сейчас.

Принц эле Тиккайнай поднимает голову. Когда вспыхивает свет, Эн-Тайсу зажмуривается — глаза его отвыкли видеть за время, проведенное во тьме, и теперь болят. Он сидит на полу, поджав под себя ногу; руки его разведены в стороны, как крылья, но эта пташка никуда не улетит — запястья Эн-Тайсу охватывают кандальные браслеты. Айарриу давит на рычаг — вращается тяжкий ворот, цепи становятся все короче, и вот тиккайнаец вынужден встать, приподняться на цыпочки… Рыжая грива его отросла до бедер; грязная и свалявшаяся, она похожа на паклю.

— А вот и белобрысенький Арри, — невнятно, приноравливаясь к речи после долгого перерыва, говорит Эн-Тайсу. — Он сегодня ужасно злой.