Марина Забродина: Рисуя круги в небесах

…Однажды я пришла, а он — не выходит из подпола, нездоровилось ему, раны зудели — нужен был холод. Тогда я сама спустилась вниз — хотя бы сказать «здравствуй». Он взял шерстяной плед и закутал меня с головы до ног, усадил на свою кровать. Сам сел напротив. Мы долго так просидели, за разговорами. И он ни разу не поморщился, не дернулся — как будто у него ничего не болело…

…Старый нож, который я взяла из кухонного сундука, я отдала Климу. И попросила починить. Мне казалось, что это придаст ему сил — чувствовать себя полезным и нужным. И займет время, которое для него тянется, наверное, очень медленно. Он выполнил мою просьбу. Как, я не знаю. Но когда он вернул мне его, на ноже красовалась новая рукоятка — вытесанная из камня… С тех пор я старалась принести ему какую-нибудь работу, а он дарил мне что-нибудь — чаще, вырезанное из дерева, реже — извлеченное из камня.

Мы пили чай. Молчали. Я изредка украдкой посматривала на него. И краем глаза видела, что он делает то же самое.

Я уже привыкла к своим новым ощущениям — едва заметным покалываниям иголочек изнутри. Когда я находилась рядом с Климом — я постоянно чувствовала колдовство, но в последнее время уже перестала обращать на него внимание.

— Скажи мне, Грета, — наконец, произнес он, — зачем тебе дружба с таким, как я? — он взглянул на меня.

— Я — урод, чудовище. Я давно не смотрелся в зеркало, но могу представить, насколько все это неприятно и противно. Зачем я тебе нужен?.. Зачем?

Я опустила глаза. Я сама не знала. Как я могу сказать: «Клим, ты не урод. Ты очень красивый. Я вижу твой ум, твою силу духа, твою любовь к жизни»? Он не поверит. Да и звучит это неубедительно… Я посмотрела на него и тихо спросила:

— А я? Я — тебе нужна?..

Его глаза удивленно распахнулись, грудь поднялась в глубоком вдохе… и вдруг… тело его неожиданно согнула пополам неведомая страшная сила. Он захрипел, задрожал и резко выгнулся, запрокинув голову назад. Захрустели кости, из горла вырвался стон, перешедший в рык. Клим царапал ногтям стол, словно пытался зацепиться ими, мотал головой и рычал, рычал… Я с ужасом увидела, как на его руках, которые за это время приобрели более-менее здоровый вид, на лице вдруг открываются раны, будто кожа сама рвется изнутри. Капли крови набухали и стекали ручейками на стол, на пол… А кожа лопалась — в новых местах, опять и опять. Мне же… мне все обожгло внутри — не только пальцы, уши — все, все тело обдало жаром, будто на меня кто-то выплеснул огненный жбан! Однако это была терпимая боль. Я с удивлением даже успела заметить, что воспринимаю это, как само собой разумеющееся — как будто так и надо.

— Кувшин!!! — прохрипел он, — дай мне кувшин!

— Какой кувшин?!! Где?!! — я в панике запуталась меж стульями.

— На полке! Рядом с … — он рухнул на пол, его вновь скрутило так, что он не смог произнести ни слова.

— Рядом с чем?!!

— …с сундуком!!!

Я подскочила к полке и схватила кувшин. Что-то подсказало мне, что содержимое надо перемешать. Я сгребла со стола горсть ложек и, ловко выхватив одну, размешала то, что было в кувшине.

Залить это Климу в рот оказалось непросто. Его били судороги, и я боялась, что не он не сможет обхватить горлышко кувшина губами. А еще он был весь в крови. Наконец, я решилась — опустилась на колени рядом с ним, сильно обхватила его голову свободной рукой и влила лекарство в искривленный болью рот. Клим закашлялся, но страшный приступ тут же прекратился.

Мы еще несколько минут, не двигаясь, провели на полу. Я — полусидя, обнимая его голову руками, он — лежа, тяжело и хрипло дыша. Мы оба были перепачканы его кровью.

— Уйди, — сказал он, — не хочу, чтоб ты это видела.

— Какой ты дурак! Все, что не хочешь, я уже увидела! — я засмеялась. А потом у меня началась истерика.

Я помогла ему умыться и обработала раны. Потом пришла Сычиха.

— Ой, батюшки, батюшки, да что ж ты не выпил-то вовремя?! Ох, я дура старая, не проследила!

Сычиха причитала. Клим сидел, виновато опустив голову. Потом сказал еле слышно:

— Да я и вчера не пил. И позавчера. И…

Сычиха замерла на полуслове.

— Думал, может, прошло как-то… само… мне ж лучше было, раны заживать стали… я думал…

— Ох, горе мое! Да что ж ты… Что ж теперь будет? Столько лет прожил, а ума не нажил! — Сычиха закрыла лицо руками.

Я подошла к ней о обняла за плечи — какие худые, хрупкие у нее плечи…

— Маргарита, успокойся. Я… я поговорю с отцом.

Разговор с папенькой я пыталась оттянуть, ну хотя бы до вечера. Но мне не удалось. Он заметил окровавленную одежду, которую я тайком пыталась постирать.