Дуглас Брайан - Дочь друидов

И все-таки видеть, как жуткое чудовище пожирает человека, оказалось для Дертосы слишком большим потрясением. Что-то невероятно унизительное для человеческого естества заключалось в этом акте. И Дертоса не выдержала.

Пренебрегая собственной безопасностью, она выпрямилась во весь рост.

В первое мгновение она ощущала, как в ней борются две противоположные силы. Одна из них, более могущественная и куда более смертоносная, была приобретена ею в Дарантазии. Несомненно, то была магия черных зеркал. Дертоса знала; что в ее силах заворожить всех сражающихся. Ей даже не нужно было прилагать больших усилий. Довольно было только вспомнить черные зеркала и таящуюся в их глубине нечеловеческую мощь. Да и этого можно было не делать – только отдаться во власть магический силы, что готова была переполнить душу Дертосы.

Ей пришлось призвать на помощь всю свою человеческую волю, чтобы отвергнуть соблазн. Искушение было слишком велико… и все же Дертоса сумела сказать ему «нет». Довольно! Она дурачила таким образом глупых горожан, она измывалась над похотью, снедавшей мужчин, она забирала у людей их достоинство вместе с их одеждой и деньгами… Но теперь с этим покончено. Туризинд не должен видеть ее такой. Он и без того презирает в ней болотницу и ведьму. И до сих пор, кажется, не вполне верит в то, что она сумела, будучи шлюхой, сохранить свою девственность в неприкосновенности.

Да, именно мысль о Туризинде, а вовсе не соображения безопасности удержали Дертосу от того, чтобы воззвать к магии черного зеркала.

Вместо этого она вспомнила, как пели друиды. Их музыка устремлялась к звездам и наполняла красотой весь окружающий их мир. Их музыка была исполнена тоски по прекрасному, по недостижимому, она звала к лучшей жизни… И одновременно с тем друиды никогда не рвались к другой жизни, отличной от той, что они вели в здешних глухих лесах. Стремление ввысь, вдаль, к иному, к переменам – существовало только в их музыке.

Сочетание неподвижности, неизменности с порывами души в неизвестность рождало странную, волнующую музыку. Она была способна тронуть самые глубины человеческой натуры, придать ей силы, о существовании которых сам человек никогда даже не подозревал. Песнь Дертосы как будто разрывала душу человека на две половины: одна жаждала совершать неслыханные подвиги, другая – пребывать в вечном покое и созерцании неизменной красоты.

Сладкая боль, причиняемая этим противоречием, вскипала в воине и бросала его в яростную битву. Дертоса знала об этом воздействии лигурейского пения на людей с оружием в руках еще и потому, что первыми на музыку друидов отзывались даже не сами воины, а их клинки. Дертосе доводилось видеть, как неуловимо и вместе с тем вполне ощутимо менялось оружие, как начинало оно подрагивать в руке владельца, устремляясь в бой.

И сейчас, усилием воли отвергнув магию зеркал Дарантазия, Дертоса вернулась к тому, чему научилась в детстве у своих воспитателей. И, как и встарь, мечи в руках опального графа и его товарищей по изгнанию запылали незримым, но вполне ощутимым огнем. Сталь сделалась темно-голубой, по ней пробежали радужные разводы. Люди ничего не видели – чудесное преображение и одушевление оружия происходило на более тонких планах, недоступных человеческому восприятию. Но близость благосклонной магии они, несомненно, ощутили.

До Дертосы доносились ликующие крики сражающихся: впервые с начала схватки с гоблинами воины Гайона почувствовали свою силу. Их сердца наполнились уверенностью.

Дертоса воспринимала звуки приглушенно: они доносились до нее как будто из отдаления. Сама она находилась словно бы в двух мирах одновременно: на краю поляны, где кипела битва между людьми и гоблинами, и в то же время в надзвездном пространстве.

Туризинд видел, что происходит, и отчасти догадывался о причинах чуда. Большинство воинов даже не слышали пения Дертосы. Они просто обрели силу разить и отражать удары, а их клинки без труда рассекали могучие тела нападающих гоблинов.

Гоблины тоже не слишком понимали суть происходящего. В первые несколько минут они потеряли сразу пятерых. Гоблины чересчур привыкли полагаться на собственную неуязвимость для обычного оружия. Они почти не трудились защищаться. Вместо этого они наваливались на свою потенциальную жертву, запугивали ее рыком и сверканием клыков, а после обрушивали на ее голову сокрушительный удар – порой меча, а подчас и просто кулака. Пожрать еще живую добычу было для гоблина наслаждением.