Максим Далин: Тракт. Дивье дитя

– Загрыз? – спросил Егорка, не умея скрыть удивления. – Кто б это Игната загрыз-то? И когда? Разве что ночью он по лесу шастал…

– Не в лесу, бают, – сказал чернявый Иванка. – Шустенок баял, зверь на барский двор забежал.

Лаврентий рванул рубаху на груди:

– Ратуйте, православные – не было волков на барском дворе! Ни единого не было! Хоть убейте! Их ноне и близ Прогонной-то нет! Вот хошь, Лука, застрели меня – я правду говорю! Неча любую беду на волков валить!

Егорка снова тронул его за локоть:

– Погодь, Лаврентий. Это все еще себя окажет. Это и мир узнает, и мы узнаем. А с деревней лес войны не желает, нет. И волков на живых людей травить не желает, и нечисть казать вам – вы только пожалейте его, лес-то, не губите зря. Это Федор сторонский с лесом во вражде да в войне нынче.

– А ты почем знаешь? – спросил Пров Лишин, у которого в голове потихоньку укладывались некоторые вещи. – Про лес-от?

– Я, Пров, не чертознай и не ведьмак, – сказал Егорка грустно. – Я – Егорка Марин, матушка моя – Федосья Марина была, а батюшка – природный лешак. Я сюда пришел, в деревню, чтоб людей с лесом помирить, а лес-то – с людьми. Федор лесу да деревне много бед сделал… Кабы вы поправили, мужики, оно бы и ладно было.

Мужики молчали и разглядывали Егора, как диво, а Симка сделал малый шажок вперед да обнял его за плечо, и на мужиков смотрел настороженно и выжидающе – не сделают ли зла названному брату. И Лаврентий остановился рядом, вроде как на страже. И обычный домашний мышонок, нелепое создание, осторожно выбрался у Егора из кармана и стал по рукаву карабкаться на плечо, чтоб повидней было.

– Лешаков сын? – спросил Афанасий ошарашенно, но не зло.

Егорка кивнул – и мужики постарше полезли по карманам за кисетами; многое из сказанного, хоть и прозвучало неловко, все объяснило. Алемпий прислонил берданку к плетню и принялся скручивать «козью ножку», а сам все посматривал, будто что спросить хотел, да опасался. Егорка его упредил.

– Благодарствуй, Алемпий, – сказал он тихонько. – Не воротишь прошлого-то – а ты мне про матушкину судьбу рассказал. Вот и получается, что в родне я с Прогонной – и лес в родне. Вы не торопитесь, мужики, зверье бить, деревья зря валить да реку мутить – и все вскоре сладится, – продолжал он веселее. – Мы-то, шабры ваши лесные, и волков в дальние места отведем – вот хоть бы и Лаврентий отведет, лес ему силу такую дал – и дадим вам, чего для посевов-то понадобится: скажете – вёдро, скажете – дождичек…

Мужики словно бы вздохнули и принялись переговариваться, будто какая-то тяжесть спала со всех разом. Егорка с Лаврентием и Симкой спустились с крыльца, подошли к шабрам – и кузнецов Ефимка, тронув Лаврентия за плечо, сказал усмехнувшись:

– Озяб, чай, в одной рубахе-то по морозу?

– Озяб! – хмыкнул Лаврентий в ответ. – Да с меня семь потов сошло, как вы тут гомонили, да стрелять хотели нас и Мотрину избенку жечь! И чем она-то вам не угодила, несчастная бабенка?

– Эй, шабры, не в кабак ли пойти? А то Лаврентий обледенел совсем, да и нам бы погреться…

– А ты, леший рыжий, песенку-то сыграешь? Потешишь обчество?

– Пойдемте в кабак, – сказал Егорка, улыбаясь и накидывая на широченную спину Лаврентия свой тулуп, пришедшийся тому, словно бы с детского плеча. – И чаю выпьем, и песенку сыграю, и обсудим, что делать-то нам далее…

– Со мной-то что делать? – подсунулся Кузьма, протягивая замотанную тряпками руку Егору под самый нос. – Как огнем жжет, мочи моей нет! А дохтура-то не дозвались мне – дохтур в барскую усадьбу еще затемно уехал…

– А что с тобой сделаешь? – Егорка вздохнул. – Заживет культя-то, не помрешь – это уж я тебе говорю… если только деревня и вправду с лесом примирится и к весне чего дурного не случится… А если разгневается лес-то, тут уж не тебе одному пропадать… Ты ведь, Кузьма, когда ножик брал, чуял, что ножик – заповедный? Да и не годится самосильному мужику чужое-то трогать – не тобой оставлено, не тобой должно быть подобрано…

Кузьма сморщил лицо и стал смотреть в сторону; ему уже не хотелось лаяться с Егоркой, а хотелось, чтоб боль прошла да спокойно стало. А Егорка взял его за руку около локтя – и вправду сделалось легче, словно как прохладнее, даже в сон потянуло.

– Ты помни, какова боль есть, – сказал Егорка грустно. – И что всем этак приходится, когда над ними насильничают – и Анфисе твоей, и младшим братцам, и даже кошке больно бывает, все от насилия-то мучаются. Коли не забудешь – все на лад пойдет.