Он держит в руках свидетельство, справку и кольцо — всё, что осталось от Ларисы.
— Да, — хрипло шепчет он. — Да. Леночка…
Я глажу его седой ёжик, он кивает и зажмуривается.
14
Третьего мая — сухим, тёплым днём — Эдик досрочно выписывается из больницы. Я заезжаю за ним, и первым делом он просит меня отвезти его в магазин: ему нужно подобрать костюм по размеру. За последнее время он так похудел, что его единственный уцелевший костюм — тот, в котором он отправился в больницу — висит на нём мешком. Он идёт вдоль длинной вешалки, на которой висят чёрные костюмы, а я с тревогой всматриваюсь в его лицо — сдержанное, каменно-суровое. Он выбирает чёрный костюм очень строгого покроя, в стиле милитари — закрытый, с воротником-стойкой. Он хочет взять второй такой же, но я уговариваю его выбрать тёмно-серый, классический. Мы покупаем ему также три рубашки, два галстука, носки, бельё и одну пару туфель. Он сразу же переодевается в чёрный костюм, и мы едем на кладбище.
День великолепный: яркий, солнечный, полный жизни и тепла. Мы идём по аллее под зелёной дымкой молодой листвы, только начинающей выбиваться из почек, в руках у Эдика — одна красная роза. Он стоит у ячейки 1024 минут пять, всё с тем же каменным лицом и мёртвым взглядом. Сменив засохшую гвоздику на свежую розу, он прикладывает пальцы к губам, а потом — к табличке с цифрой 1024, поворачивается ко мне и говорит:
— Пошли.
Мы садимся в машину. Я спрашиваю:
— Ну что, к Леночке?
Он кивает. Однако по пути происходит ещё одна задержка: Эдику нужно в парикмахерскую. Он заходит, а я жду его в машине.
— Натэлла, ну, где вы там? — Голос Эльвиры Павловны в динамике слегка нетерпелив.
— Эдик в парикмахерской. Скоро мы приедем.
— Тогда уж сделайте полезное дело: купите для Леночки детскую смесь и пачку подгузников.
Из дверей парикмахерской выходит худощавая фигура в строгом чёрном костюме, сверкая на солнце выбритой макушкой. Когда она садится в машину рядом со мной, я спрашиваю:
— Ты думаешь, так тебе лучше?
Угол сурово сомкнутого рта Эдика чуть заметно вздрагивает вверх. Он трогает бритый затылок и отвечает:
— Не знаю. Но так хотя бы седины не видно. Мне сорок лет, но дать можно было все шестьдесят.
Я пожимаю плечами.
— Ну, если ты уверен, что лысина тебя молодит…
Он перебивает:
— Не буду же я красить волосы.
— Ладно, — говорю я. — Звонила твоя мама, надо купить кое-что для Лены.
Мы заезжаем в торговый центр и покупаем всё, что нужно. Когда мы проходим мимо цветочного отдела, Эдик вдруг сворачивает туда. Он покупает большой букет нежно-розовых роз, возвращается ко мне и, остановившись передо мной с букетом, пару секунд молчит, опустив глаза.
— Я хотел поблагодарить тебя, — наконец произносит он глуховато. — За Лену. И за всё.
Он вручает мне розы и берёт у меня пакет с покупками для Леночки. Мы едем в лифте вниз, и я говорю:
— Не стоит благодарности.
— Ты рисковала жизнью, — говорит он. — Ты могла там погибнуть. Как ты вообще решилась броситься в огонь, чтобы спасать чужого ребёнка?
— Мне было всё равно, чей он, — вздыхаю я. — Из этого раздули невесть какое событие, но на самом деле ничего особенного я не сделала. Хватит об этом, Эдик. Давай закроем эту тему.
Эльвира Павловна, открыв нам дверь, несколько раз подряд моргает, глядя на Эдика, потом говорит:
— Эдик, я тебя не узнала. Богатым будешь.
— Едва ли, — отвечает он, вручая ей пакет с подгузниками и детской смесью.
Слышится плач Леночки, и мёртвый взгляд Эдика оживает, ссутуленные плечи расправляются. Стремительными шагами он идёт к кроватке, склоняется над ней, и его сурово сжатые губы дрожат в улыбке.
— Вот ты где, моя сладкая.
— Мы собирались принимать ванну, — говорит Эльвира Павловна.
Эдик вынимает Леночку из кроватки и целует её в животик. У него на руках девочка быстро успокаивается; Эдик снимает пиджак, закатывает рукава рубашки, моет руки и сам купает дочку. Наша помощь ему не нужна: он обращается с ребёнком ласково и умело. Когда родился Ваня, он вообще боялся к нему прикасаться, а ухаживать за Машей он начал мне помогать, только когда ей уже было года полтора, и только на третьем ребёнке он стал опытным отцом.
Солнечный блик лежит на голове Эдика, склонённой над дремлющей у его груди Леной. Он сидит с ней в кресле и смотрит, как она спит. Рыжевато блестят волосы на его озарённой солнечным лучом руке с закатанным рукавом, под кожей бугрятся голубоватые жилы. В сгибе локтя, упирающегося в подлокотник кресла, — головка Леночки. В его взгляде не осталось и следа тусклой мертвенности, у его глаз собрались морщинки задумчивой нежности. Эльвира Павловна склоняется к нему:
Читать дальше