Елена Грушковская - Перенос

— Я и не заставляю тебя просить прощения. И не говори глупостей насчёт поезда.

— Я никому не нужна…

Меня бросает в дрожь от этой страшной мысли, пришедшей в её десятилетнюю головку. Я склоняюсь над ней и приподнимаю её от подушки, поворачиваю к себе, а она обвивает руками мою шею и рыдает в голос.

— Маша, не надо так… Я с тобой. Не говори, что ты никому не нужна. Это неправда.

— Нет, правда… У тебя теперь есть Лиза, и я тебе не нужна…

— Маша, не смей так говорить! Даже думать не смей. Вы обе мне нужны. Я люблю вас обеих и не собираюсь отказываться ни от неё, ни от тебя. Всё, перестань плакать. Завтра вы с Ваней поедете к бабушке: с Ларисой я вас оставлять не хочу.

Маша, всхлипывая, шепчет:

— Мамочка, останься тут, пожалуйста… А то она придёт ночью и задушит меня подушкой.

Я заглядываю в её заплаканные глаза.

— С чего ты взяла, Машенька? Нет, не бойся. Никто тебя не тронет, я не позволю. Набедокурила ты здорово, но Лариса же не сумасшедшая, чтобы тебя за это убивать.

— А знаешь, почему я тогда не стала есть кашу? — шепчет она. — Потому что она туда что-то подсыпала.

— Маша, ты это серьёзно говоришь или выдумываешь? — хмурюсь я.

— Я сама видела.

— Нет, Маша, этого не может быть. Тебе просто показалось. Но ты не бойся, на эту ночь я останусь здесь.

Ночь проходит беспокойно. Лариса никак не может смириться с тем, что её волосы уже не спасти, и, видимо, не оставляет попыток избавиться от клея. Она возится в ванной, что-то роняет, опрокидывает, каждые пять минут включает воду и то и дело опять принимается скулить и сыпать проклятиями. Около двух часов по дому расползается едкий запах, и я, не выдержав, поднимаюсь с дивана.

Это пахнет растворителем, которым отчаявшаяся Лариса пытается вызволить свои волосы из резинового плена. Склонившись над ванной, она поливает себе голову растворителем из бутылки. Клею в её волосах хоть бы хны, а вонь от растворителя проникает во все щели.

— Ты с ума сошла? — говорю я ей. — А если в глаза попадёт? Ослепнешь, и тогда тебе будет уже ничего не нужно. И вонь ты устроила на весь дом — дышать невозможно. Говорят же тебе, что этот клей ничем не растворяется.

Она стонет и подставляет голову под струю воды.

— Короче, брейся и ложись уже спать, наконец, — говорю я.

В тёмной гостиной я натыкаюсь на невысокую фигурку.

— Маша, это ты тут?

Мне отвечает испуганный шёпот:

— Мама, чем это пахнет? Она что, хочет нас удушить?

— Нет, моя принцесса. Она просто пыталась смыть клей растворителем. Сейчас мы откроем окна, и запах выветрится.

Я распахиваю настежь все окна и оставляю их открытыми: иначе просто невозможно дышать. Маша упрашивает меня лечь с ней:

— Мама, мне страшно…

— Не бойся, родная, я с тобой. Пошли в кроватку.

Мы укрываемся одеялом с головой, чтобы не замёрзнуть. Маша в темноте жмётся ко мне и шепчет:

— С тобой мне не страшно.

Пригревшись у меня под боком, она скоро засыпает, а я ещё долго не могу заснуть — лежу в темноте, вдыхая льющийся в открытое окно холодный воздух апрельской ночи.

В синих утренних сумерках я закрываю окна. В доме холодно и растворителем больше не пахнет нигде, кроме ванной, а Лариса лежит там на полу без сознания: она надышалась. Я обливаю её холодной водой, и она приходит в себя.

— Ты что, совсем идиотка? — ругаю я её. — Закрыться в ванной и нюхать растворитель!

Она бледная и вялая. Я вывожу её из ванной, поддерживая за локоть: её слегка пошатывает. Мы выходим на крыльцо, и я усаживаю её на ступеньку. Мутным неподвижным взглядом она смотрит перед собой, зябко кутаясь в халат. Я даю ей посидеть минут десять и отвожу в спальню. Она повинуется, как зомби, и ложится на кровать.

Чуть свет я звоню матери Эдика и предупреждаю, что сейчас привезу детей. Ваня с Машей, плохо спавшие этой ночью из-за Ларисы, с трудом просыпаются, и приходится их торопить и подбадривать. Пока они собирают вещи, я готовлю им завтрак из того, что Бог послал, а после завтрака мы едем к моей бывшей свекрови.

Слушая мой рассказ, Эльвира Павловна ахает и качает головой. Когда я рассказываю о том, что произошло с волосами Ларисы, она вдруг разражается хохотом.

— Нет, это, конечно, ужасно… ха-ха-ха… Представляю, как она себя чувствует… ха-ха-ха! Ну, Машенька, ты и шутница! — Она грозится пальцем на Машу. — С тобой надо держать ухо востро!

О Ларисе она не самого высокого мнения:

— Что тут говорить? Вертихвостка. Зацепила моего сына тем, что залетела от него, а он, дурак, и женился. Неряха, лентяйка, руки как будто не из того места растут… Нехорошо, конечно, за глаза так говорить о человеке, но что правда, то правда. Что ж, мой сынок сам виноват — позарился на такое сокровище. И в том, что он сейчас в больнице, ему тоже винить некого, кроме себя. Что посеешь, то и пожнёшь.